Женское лицо СМЕРШа - Анатолий Терещенко Страница 6

И вот мы сидим за маленьким овальным столом в небольшой комнатушке однокомнатной квартиры. На скатерти, быстро накрытой бутербродами и нарезанной колбасой хлопотуньей Иришкой, появились и наши подарки: конфеты, буклеты, книги, торт и цветы.

— Ну зачем же вы это, у меня все есть, — по обыкновению стеснительно замечает скромная мадонна СМЕРШа.

— А вы зачем?

— Уж, извольте, от нашей славянской традиции никуда не денешься: гость в избе, хлеб на столе. Так уж издревле на Руси повелось. Она нас узнала, несмотря на почти двадцатилетний перерыв в общении.

Пока обставлялся стол, она подслеповатыми глазами ласково смотрела на нас «молодых» — семидесятилетних мужиков.

— Не представляете, как я рада, как я рада, что вы пришли в этот день. Ведь я ровесница Советской, а теперь уже Российской Армии — родилась ведь 23 февраля 1918 года. Спасибо, мои дорогие, что навестили меня, плохо слышащую и видящую старушку, — знакомым и таким добрым голосом говорила с нами наша зрелость из рубежей в несколько десятков лет.

Посыпались вопросы…

— Валентина Андреевна, скажите, когда начался ваш трудовой стаж?

— Сразу же после окончания школы и курсов машинописи. В непростом в смысле продовольствия, даже в Москве, в 1932 году, когда меня приняли машинисткой в одно из управлений Главного штаба ВВС РККА, где я проработала до 1939 года. А потом как-то позвонил мне незнакомый мужчина, предложил встретиться и переговорить в отношении «дальнейшего профессионального роста». Назвал место и время встречи. Адрес был таков — Кузнецкий мост, дом четыре. Побежала на встречу в обеденный перерыв. Так оказалась я там, в кругу сине-красных фуражек. Поняла — это НКВД. Предложили должность секретаря-машинистки оперативного отдела. Я, скажу вам откровенно, с радостью согласилась, так как выгадывала материально. Оклад мой в 240 рублей сразу подпрыгивал до 756!!! Разница любого бы обрадовала. Так вот с тех пор я и трудилась на одном месте — в штабном отделе. Офицеры Управления особых отделов, а затем СМЕРШа обслуживали подразделения Генштаба и центральных управлений РККА.

— Надо понимать, что генштабовский отдел всегда был первый?

— Нет, нумерация менялась, а вот по степени опытности у нас всегда были высокие профессионалы. В Первом мы с вами работали!

— Вы застали войну, работая на Лубянке, застали руководителей тех лет, оперативных работников. Расскажите подробнее об этом периоде, молодому поколению будет интересны подробности.

— Общеизвестно, что недавнее забывается быстрее, чем давнее. Оно цепче держится, такая уж особенность человеческой памяти. Действительно я всю службу прошла в «генштабовском отделе» — подразделении центрального аппарата военной контрразведки. Начала я работать при начальнике 4-го (Особого) отдела Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР генерале Бочкове Викторе Михайловиче. Кстати, он был участником боевых действий на Халхин-Голе и в войне с Финляндией. Закончил он службу, кажется, в звании генерал-лейтенанта.

Его сменил уже начальник военной контрразведки Михеев Анатолий Николаевич. С августа 1940 года его должность называлась так, — начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР. Вскоре после реорганизации, это было зимой сорок первого, его должность величалась — начальник 3-го управления Наркомата обороны СССР. Скромный и красивый был мужчина. Помню, как сегодня, 19 июля 1941 года он был назначен начальником Особого отдела Юго-Западного фронта. Погиб в начале войны при отступлении Юго-Западного фронта на территории Полтавской области…

* * *

Со многими начальниками работала…

Работала при Абакумове Викторе Семеновиче, а потом быстро сменявшимися руководителями: Селивановском, Королеве, Едуно-ве, Гоглидзе, Леонове, Гуськове, Фадейкине, Циневе, Федорчуке, Устинове. Пошла на пенсию в 1981 году при генерале Душине Николае Алексеевиче.

Вот видите, сколько мне лет и скольких начальников я пережила!!! Без кокетства, скажу прямо: за девяносто перевалило, а жить-то хочется. Есть желание увидеть новую Россию в блеске славы и мощи. Кризисов не боюсь, всегда их хватало, а мне сегодня всего хватает. Да и много ли мне надо?! В мои годы теперь больше заботит уже не столько качество жизни, сколько количество.

— При каких обстоятельствах вы застали начало войны?

— Войну, мои дорогие, я застала профессионально, печатая на машинке какой-то срочный материал. Завывание первых бомб над Москвой услышала только через месяц после фашистского нашествия — 22 июля 1941 года. А в конце августа, точной даты уже не помню, я регистрировала оперативные документы: обобщенные справки, агентурные сообщения, приказные брошюры и прочие материалы. Вдруг мой слух четко уловил работу быстро приближающегося самолета. Потом этот звук перешел в дикий рев. Когда я подбежала к окну и взглянула вверх, Боже мой, буквально вдоль Лубянки не очень высоко пронеслось темное крыло с черно-белым крестом. Затем раздался страшный взрыв с оглушительным треском и звоном разбивающихся стекол. Земля содрогнулась. Я мышкой шмыгнула в подвал, там было наше бомбоубежище. Углового четырехэтажного дома по улице Кирова, теперь это Мясницкая, как не бывало. Удивительно сегодня, но за сутки москвичи буквально руками разобрали кирпичные завалы рухнувших стен, и к утру следующего дня на месте дома стояла чистая площадка. Конечно же, были человеческие жертвы.

С началом войны все без исключения — оперативный состав и руководители отделов ушли — на фронт. А какие красивые мужчины служили в нашем штабном подразделении, с ума можно было сойти, глядя на них в гимнастерках при ремнях и портупеях. Военная выправка у всех была исключительная — наглаженные, подтянутые, подстриженные…Надо заметить, никто из «стариков» не вернулся с войны в родной отдел. Большинство погибло на фронтах.

— А кем же заменили «красивых мужчин?» Работа ведь не должна была стоять?

— Конечно! Пришли выпускники высшей школы НКВД и разных курсов, которых тоже дергали в командировки, а некоторых направляли на фронт. Но постепенно утечка кадров замедлялась по мере продвижения Красной Армии на Запад.

— А какой был режим работы на Лубянке при объявлении воздушной тревоги?

— В нарушение указаний сверху продолжали работать. Ведь много было срочных документов. Окна занавешивали плотными шторами, стекла во избежание ранения прохожих заклеивали крест на крест бумажными лентами. Правда, руководители нас ругали за то, что не заботимся о своем здоровье и жизнях.

Требовали спускаться в бомбоубежище. Но разумные доводы начальства тогда никого из нас не убеждали. Молодые были, горячие. Тогда мы не размышляли над тем, что молодость — это недостаток, который быстро проходит. Нам казалось впереди вечность.

Однажды во время воздушной тревоги я побежала с напечатанным документом к Виктору Семеновичу Абакумову. Он внимательно прочитал справку, встал из-за стола, поправил широкий армейский ремень на ладно сидевшей на нем гимнастерке из темно-зеленого габардина с накладными карманами. Потом заложил руки по-толстовски за пояс, как он нередко практиковал, когда у него повышалось настроение, и, сверкнув карими очами, совсем не строго спросил: