Властелин Урании - Кристиан Комбаз Страница 6

Своих восьмерых учеников Сеньор разместил в каморках – некоем подобии ниш на верхнем этаже дворца, где они спали, а он их немилосердно будил, дергая за тот шнур, о наличии которого я догадался. По большей части то были сыновья либо племянники чем-нибудь обязанных ему его родичей, из коих трое заседали в королевском совете. По окончании ученичества на острове их отправляли для завершения подобающего дворянам образования в Гессен, в Прагу или ко двору короля Шотландии. Таких юнцов имелось там в ту пору пятеро или шестеро, а главным среди них был Элиас Ольсен.

У Ольсена были черные сумрачные глаза, матово смуглая кожа и прескверные зубы. Он считался любимцем Сеньopa, так как· уже со времени второго визита королевы ему стали позволять есть за одним столом с хозяином. К тому же Элиас одолжил Тихо Браге свою подпись для публикации календаря, насчет которого его подлинный составитель опасался, что он не будет иметь подобающего успеха. Ольсен играл на лютне и готов был льстить даже псу господина. Ребятишек он щипал кого за руку, кого за щеку или бок и со скверной ухмылкой спрашивал: «Кто тебе позволил здесь шляться? Хочешь, чтобы я пожаловался Сеньору?»

Я его очень не любил.

Что касается меня, не кто иной, как сам Сеньор; потребовал, чтобы в ночные часы я находился в обсерватории Стьернеборг. В этом помещении, загроможденном всевозможными устройствами, где, к примеру, имелась армиллярная сфера [3]с перекрещивавшимися деревянными кольцами более четырех фавнеров диаметром, мне всегда было не по себе, не потому, что там меня вынуждали напрягать свою память, а оттого, что оно располагалось в подземелье.

Моя задача состояла в том, чтобы запоминать результаты измерений в том порядке, как они производились, чтобы затем, поутру, их можно было сличать с реестром, который вел Ольсен. Из всех лишь он один пользовался свечой, держась в стороне от других: чтобы не слепить им глаза, ему полагалось сидеть за деревянным столом в форме полумесяца в расположенной у входа в обсерваторию комнате, украшенной перистилем и барельефами.

Мои-то глаза были настолько слабы, что я даже под этим куполом не мог различить всех тех звезд, с которыми так носились Сеньор и его помощники. Томясь в потемках, я мало-помалу с головой погрузился в мрачные фантазии, которые мое воображение связывало с запоминаемыми цифрами. В моем мозгу они закреплялись под видом картин образов, слов, казалось, в чем-то им родственных. Сначала поводом для этих моих выдумок служили фрески церквушки Святого Ибба, но вскоре Якоб Лоллике в угоду моему любопытству позволил мне рассматривать две книги, полные символических изображений, одна была аугсбургской перепечаткой труда Альциато, другую издали в Англии, и обе являли собою череду сцен из жизни древнегреческих героев.

Я их помню все до единой. Малейшие черточки, самые незаметные подробности оставили в моей памяти неизгладимый след, в том ведь и состоял мой дар, первоначально заинтересовавший Якоба настолько, что у него возникла диковинная мысль научить меня читать.

Эти собрания аллегорических картин, наряду со Священным Писанием, и были моими первыми книгами. И ныне, когда передо мной разворачивается история моей жизни, я вновь вижу гравюры Альциато и Уайтни вкупе с сопровождающими, их сентенциями. Мой жребий ныне напоминает мне участь того человека, что в наказание за некое злодейство был нагишом привязан к трупу своей жертвы и так брошен в темницу, чтобы смертное тление постепенно проникло в него. Надпись гласила: «Impar conjugium». [4]Так и мой брат-нетопырь увлекает меня к могиле. Хоть бы милосердный Господь избавил меня от потемков мира сего! Да позволит он мне скорее подняться к снежным вершинам Исландии, оставив позади земные химеры и чудеса моей пресловутой памяти, столь тесно связанные с ними!

«Все запомнил?» – спрашивал меня Сеньор, на что я неизменно ответствовал: «Спрашивайте, о чем угодно, и вы увидите».

Спустя три дня, убедившись, что мои дарования не исчерпываются обычной сметливостью, он призвал меня в библиотеку. Единственным свидетелем, при сем присутствовавшим, был Элиас Ольсен, без которого я бы охотно обошелся. Там господин Браге стал допытываться, каким образом действует мой ум.

Что до Ольсена, ему, похоже, ужасно не терпелось вырвать у меня этот секрет. На его тощей физиономии легко было прочесть, как он уже теперь предвкушает все преимущества, которые сумеет из этого извлечь, лелеет приятные планы.

Я чистосердечно старался описать, как оказывают себя мои способности, но загвоздка состояла в том, что происходило все это самым что ни на есть бредовым способом. Цифры, которые мне сообщались во время наблюдений за звездами, будили во мне образы, почерпнутые из «Эмблем» Альциато, в моем воображении всплывали то лежащий на ладони глаз, то заяц, щиплющий льва за гриву, то слон или рыба прилипала, согласно преданию, способная, уж не знаю каким волшебным способом, останавливать корабли. Затем я мысленно сводил в единую сцену или картину всех персонажей, возникавших в моем воображении по мере того, как мне по порядку называли те или иные цифры, и тогда один из них делал или говорил нечто, соответствующее для меня числу 567 или там 623, это было столь же надежно и достоверно, как если бы кто начертал эти цифры у меня перед глазами. Хотя, сказать по чести, я знать не знал, почему так выходит.

Сеньор убедился, что никакая сила не вырвет у меня этого секрета, ибо он мне не принадлежит. Мой дар походил на птицу, которую я мог бы держать в плену, но постигнуть ее красоту, тайну ее пения мне не дано. Когда он увидел, что я могу лишь проявлять эту способность, но не объяснить ее, он решил прибрать ее к рукам, ведь он был нашим хозяином, мы оба принадлежали ему – и я, и мой талант.

Якоб Лоллике вскорости был вознагражден за свои усилия: его стали приглашать во дворец Ураниборг, дабы он поведал многочисленным гостям, как ему довелось открыть во мне столь дивную способность все запоминать. Он принимал участие сперва в поглощении яств, коими Сеньор угощал приглашенных, затем, когда небо прояснялось, – в наблюдениях за небесными светилами, которые велись из глубины этой крипты, именуемой Стьернеборгом и увенчанной медными куполами.

Как я уже говорил, либо его любознательность была притворной, либо его способности – недостаточными для скрупулезных расчетов. Прошло всего несколько недель, и София Браге, сестра нашего Властелина, сообщила пастору, что его ожидает приход в Скании, неподалеку от дворца Эриксхольм, и ему разрешено покинуть остров.

Итак, он облобызал на прощание Бенте Нильсон и меня, обещал мне, что Сеньор будет печься о моем содержании, как это всегда делал он сам, и без дальних церемоний поутру отправился в дорогу.

Спустя два часа на его корабле, проплывавшем как раз перед цитаделью Ландскроны, загорелся парус, а тут и буря налетела. Он едва не погиб в огне пожара. Мы узнали об этом из письма, которое он отправил Сеньору, дабы известить, что Провидение, избавив его от гибели, тем самым одобрило благосклонность, проявленную к нему хозяином острова. Что до господина Браге, он шутливо пересказал приключение пастора своим гостям, причем заметил, что из-за всех этих дел ему в наследство досталось чудовище.