Четвертый хранитель - Роберт Святополк-Мирский Страница 6

Москва, Кремль, Успенский собор

17 октября 1483 года

Когда у сорокатрехлетнего мужчины, имеющего тридцатитрехлетнюю жену и двухлетнего сына, появляется внук, он испытывает какую-то странную и не очень приятную двойственность.

Именно такое чувство овладело великим князем Московским Иваном Васильевичем III, по прозвищу «Строгий», когда, стоя в Успенском соборе, он наблюдал, как протоиерей Алексий совершает таинство крещения его первого внука Дмитрия, пришедшего в этот мир ровно семь дней назад 10 октября 1483 года.

С одной стороны, московский государь ощущал себя мужчиной в расцвете сил, и, как большинству людей, так себя представляющих, ему казалось, что все самое главное и лучшее — впереди, а самые великие деяния, которые он намеревался совершить на благо своего княжества и для собирания воедино под своей властью разодранной на клочки русской земли его еще ждут, так что перед ним долгий и славный путь, который лишь начат и который еще предстоит пройти.

Но, с другой стороны, самим фактом рождения внука, Господь и неумолимый порядок вещей в природе как бы осторожно напоминали ему о краткости и бренности жизни, которая все приближается и приближается к неизбежному исходу.

Иван Васильевич глубоко вздохнул и, не шевеля головой, чтобы не нарушать величественности подобающей государю позы, одними глазами обвел присутствующих, задерживая на секунду свой взгляд на каждом.

Вот его супруга Софья, в девичестве Зоя Палеолог, Константинопольская принцесса, воспитанная при дворе Папы Римского, родившая ему пятерых детей, слегка располневшая, с темными усиками на верхней губе, которые с возрастом проступают все больше и больше, но по-прежнему красивая, белокожая, с умным проницательным взглядом, правда сейчас опечаленная — все никак не может прийти в себя после смерти малютки Евдокии, которая родилась в начале года и через месяц внезапно умерла во сне, так что не успели даже позвать венецианских лекарей, которых двое в Кремле, — ну да что ж поделать Бог дал, Бог и взял, это уже второй умерший ребенок, первой была малютка Елена, — их первенец почти десять лет назад — точно так же внезапно умерла на третьем месяце от рождения, но Софья упрямо рожала почти каждый год, — в 1475 родила Феодосию, (вон она стоит, старшенькая, девять уже ей), затем снова родилась девочка и со своим невероятным упорством, как бы желая испытать судьбу, Софья снова назвала ее Еленой, и ничего — жива, красавица восьмилетняя, вон позади матери стоит, задумавшись… Пора уж думать, как выдать ее замуж за какого-нибудь европейского короля или принца, пару подыскивать, чтоб с пользой для державы была, ну да ладно, пожалуй, пока рановато, — пусть походит пару лет в девках, а там поглядим… А вот и гордость Софьи — ее любимец Василий, которого она упорно называет Гавриилом, видимо полагая, что Архангел будет защищать его всю жизнь… Вон старуха, гречанка Аспасия, кормилица самой Софьи держит за руку трехлетнего Юрия, а молодая кормилица-нянька Дарья покачивает на руках последнего великокняжеского младенца Дмитрия — всего два года ему, держит его еще на руках… Да, упрямство Софьи безгранично, еще как хоронили малютку Евдокию, сказала: «Следующую девочку все равно Евдокией наречем», а давеча в спальне шепнула на ухо: «Сдается мне, что понесла я снова — это новую Евдокию нам Богородица посылает».

А чуть поодаль в стороне слева и вся свита ее. Целое семейство греков Траханиотов, девки придворные, которых она велит на европейский манер фрейлинами звать, — а имена чудные, не выговоришь: Береника, Аспасия, Паола, ну и конечно урод этот, скоморох, горбун глухонемой Савва, также шутом на европейский манер называемый — всюду его за собой таскает. Вон когда Ахмат на Москву наступал, и на Белоозеро пришлось великой княгине с казной бегать, даже туда его с собой брала. И сюда вот на крестины притащила. Не будь он таким жутким горбатым карлой, можно было бы и недоброе заподозрить…

Стараясь держаться поближе к Великой княгине, скромно опустила глаза племянница ее — двадцатилетняя Марья, дочь беспутного старшего братца Софьи Андреаса и рядом муж ее двадцатичетырехлетний князь Василий Верейский, — ну тот вообще красавец, герой, с восьмилетнего возраста воюет, во время стояния на Угре великолепно себя показал, народ ему прозвище «Удалой» присвоил — любимец толпы, сам Иван Васильевич их сосватал. А рядышком и отец его — дядька родной московского государя — старый князь Михаил Андреевич Верейский, умница, опытный воин, советник великого князя. Вот только княжество их Верейское, как кость в горле застряла и ни туда, ни сюда, — выплевывать жалко, а проглотить при всем честном народе как бы и неловко… Ну, ничего, Матерь Божья Пресвятая Богородица подскажет да поможет…

А вот и наследственная пара: сын Ивана Васильевича от первого брака — Иван Иванович, называемый Молодым, бледный, худой, странно, что без книжки в руках, а то ведь все читает, да читает и жена ему под пару вышла — тоже ученая, книжки любит, только зачем ей это — Елене-то Волошанке, девятнадцатилетней матери его внука, дочери господаря Волошского Стефана Великого, — совсем непонятно — и так ведь вся из себя знатная красавица…

Иван Васильевич перекрестился и с трудом оторвал взгляд от невестки, что-то есть в ней такое, что смотрел бы да смотрел…

У нее, конечно, своя свита, — те по правую сторону стоят и как она сама — молодые все. Канцлер ее, — говорят толмач премудрый, девять иноземных языков знает — Неждан Кураев по имени, — сказывал дьяк Федор Курицын перед своим отъездом в Венгрию, что беречь его надо, хороший дипломат из него получиться может… Ну и любимая девка и подруга Волошанки — Марья Любич, молдавских кровей, тоже дочь одного их князя, в борьбе с турками павшего.

Вот ведь как странно получается: в центре у солеи протоиерей Алексий младенца Дмитрия в купель опускает, а по обе стороны от него словно две армии…

Неужто снова династическая распря назревает. Не зря ведь твердит Софья каждый день, какой наш Василий, то бишь Гавриил, славный, дельный да мудрый, а на что намекает-то? — сама ведь знает хорошо, что по обычаям древним московским, да и по договору брачному между ним и принцессой Царьградской точно определено: быть наследниками престола детям от первого брака, а после — их детям. Так что вот: тот, который своим плачем сейчас весь храм оглашает, тому и быть князем Великим Московским!

Но Софьино упрямство… Не успокоится ведь, не приведи Господи! А нет ничего страшнее войны близких родственников.