Потешная ракета - Елена Колядина Страница 6

– Доеду, Бог даст.

Толчок дал ход другим размышлениям батюшки.

«Отчего обозные лошади всегда, ровно осляти тупые, ступают непременно след в след, выбивая тем самым на ровном пути ложбины? – поставил вопрос отец Логгин. – Отчего так тянет их идти наезженною колеею? Впрочем, скольких образованных, на первый взор, отцов духовных тоже тянет по наезженной колее? И только редкие особы способны проложить свой путь…»

Далее отец Логгин задумался об особом пути Руси святой и размышлял об сем без отрыву до ночной стоянки у деревни Погорельцы.

Холопьевцы, посовещавшись, решили, что ночи пока еще не зело морозны, потому проситься на постой в сараи и сеновалы, платя за сие солью и другой платой, они не будут, а дружно поужинают у общего костра и лягут спать в возы.

Все занялись делом. Кто пошел за хворостом, кто за водой, кто за рогатиной подвесить котел. Другие выбивали кресалом огонь в пучки сена, дабы развести костер, вернее два, один подле другого. Рубили несколько толстых лесин, чтоб горели оне всю ночь, давая тепло стражам. И только Олексей разминал ноги да плечи, прохаживаясь по поляне.

– Эй, стрелец! – крикнул ему холопьевский старшина. – Мы за тебя работать не нанимались! Хватит красоваться, бери топор.

– Я уж свое дело сделал! – ответствовал Олешка.

– Это какое дело? В небо три раза сплевал?

– Не сплевал, а на охоту сходил да дичи набил.

И Олексей вытащил неведомо откуда и картинно бросил к костру двух пестрых куриц.

– Угощаю. Дичь! Самая свежатинка, утром еще на лесном токовище токовала, а к ужину к нам попала.

Холопьевцы оживились и радостно захохотали:

– С таким стрельцом не пропадешь!

– Это на каком же токовище твои куры токовали?

– Какие ж сие куры? – делано удивился Олешка. – Коли это куры, то сей монах – девица красная!

Феодосия, тащившая несколько сухих хворостин, запнулась и чуть не повалилась на землю. Бросив ветвие к костру, кинулась прочь, в воз.

– Куры петуха любят, – продолжал Олексей. – А сии птицы – тетерева. Кур бабы руками ловят, а тетерки сражены из огнеметной пищали.

За такими, прямо сказать, незатейливыми шутками быстро развели костер, засыпали в котел крупу, а «тетерок», разрезав на куски, нацепили на пруты и пожарили над угольями. Опосля этого, истекая слюной, сели вкруг костра.

– Позову монаха нашего, что-то его не видать, – сказал Олексей.

Феодосия сидела в возке с опущенной главою.

– Чего надулась?

– Почто ты меня к курицам приплел? Почто про девицу упомянул без нужды, лишь бы поглумиться?

– Да я ж нарочно! Чтоб сомнений ни у кого не возникало. Пошли, а то схавают дичь, нам не оставят.

Феодосия, хмурясь, слезла с воза и пошла к костру.

– Боле не шути! А то рассорюсь с тобой! – сказала она по дороге.

– Не буду, – заверил шебутной ее товарищ. – Вот те крест!

Феодосия впервые за два последних года вонзила зубы в мясное. Ох, до чего вкусно! Обгладывая с косточки сочное, ароматное от дымка мясо, повеселела, перестала сердиться и простила Олексею его глумы.

У костра все беседы вертелись вокруг Москвы. Как это всегда бывает, нашелся детина, у которого был брат двоеродный, и был тот брат самовидец московских краев, ибо ходил туда с обозами раз сто, а сейчас обосновался в Белокаменной, живет кум царю, держит в Китай-городе лавку, где торгует плешивой притиркой, мылом и еще всякой всячиной.

– Плешивой притиркой? – принялись смеяться детины. – Это для чего же такая, какое место ей притирают? Али черта лысого в портищах?

Темнота скрывала, как бросало Феодосию в краску от мужеских шуток.

– Неученые вы мужики! Втирают ее бояре в плешь на главе, чтоб волосья росли гуще. Или в бороду, у кого не растет, как вон у монашка нашего.

Феодосия сжалась.

Все захохотали.

– Феодосий пока еще отрок, – заступился Олексей. – У него после такая брада нарастет! По самые муде!

Все опять повалились со смеху.

Феодосия еле удерживала слезы.

– Феодосий, сколь тебе лет?

Едва не ответив «семнадцать», Феодосия прикусила язык и пожала плечами.

– Не помнит ничего после недуга, – со вздохом сказал Олексей.

– Совсем ничего? Ну отца-то с матерью помнишь?

Феодосия отрицательно покачала головой.

– А «Отче наш»?

Феодосия растерялась. Выручил ее Олексей.

– После угара забыл, а как ночью очнулся, я ему напомнил. Двоицу раз повторил, так теперь от зубов отскакивает. Без «Отче наш» никак нельзя! А другие молитвы еще не успел ему начитать, так ни словечка! Ну ничего, дорога длинная, все вспомним.

– Ишь ты! Беда! – посочувствовали холопьевцы. – Худо Иваном, родства не помнящим, быть. Не приведи Бог.

Все замолчали.

Тишину прервал детина, которому не терпелось еще похвалиться братом-московитом.

– В Москве в каждой избе – водопровод.

– Какой еще водопровод?

– Неуж не знаете про водопроводы?

– И не слыхали!

Даже Феодосия забыла про страх разоблачения, подняла голову и в предвкушении утвердила взор на рассказчике.

Эх, не случилось возле сего костра отца Логгина – он уж улегся, подоткнувшись толстым войлоком, на нощный сон, а то красно набаял бы про римские акведуки!

– Бабы московские с ведрами к колодезям не бегают, чтоб натаскать в избу воды. И в баню для мытья или стирки с реки ушаты с водой не таскают. Вода сама собой притекает прямо внутрь хоромов.

– Это как, ручьи роют? Или с помощью чего?

– С помощью механики! В подробностях не расскажу, сам не видал, ведаю только, что ставят высокую башню и наполняют ее водой. А от башни во все стороны идут трубы, видно, навроде печных, и сии трубы оплетают весь град, в каждую хоромину тянутся, вода по сим трубам затекает в избу и там льется, как из самовара. Знай, рублевики серебряные плати.

– Рублевики? Так за воду, чтоб в бане помыться, надо деньги отдавать? – загалдели слушатели. – Вот столица!

– А вы как думали? Лежать на лавках будете, а вода за бесплату по щучьему веленью сама придет?

– За воду платить серебряным рублевиком? Али там в Москве умом повредились? Али у них баб нет – воды натаскать? Так на что такая безработная баба нужна? Али бабы ихние такие нежные, что коромысло из рук валится? – гомонил народ и тряс головами, мол, ходовые москвичи, за все рады деньгу содрать.

Феодосия долго не решалась подать голос, но неодолимое любопытство взяло верх и она спросила баском: