Русский Гамлет. Трагическая история Павла I - Михаил Вострышев Страница 6

Ландграфиня Гессен-Дармштадсткая в сопровождении трех дочерей — Амалии, Вильгельмины и Луизы — прибыла в Гатчину 15 июня 1773 года, и оттуда перебралась на временное жительство в Царское Село. Павел Петрович при первой же встрече выбрал принцессу Вильгельмину. Брака с нею желал и его воспитатель граф Н.И. Панин, и, главное, германский император Фридрих Великий, мечтавший о крепкой дружбе с Россией.

«Удовольствия, танцы, наряды, общество подруг, игры, наконец, все, что обыкновенно возбуждает живость страстей, не затрагивает ее, — характеризовал Вильгельмину Ассебург. — Среди всех этих удовольствий принцесса остается сосредоточенной в самой себе и, когда принимает в них участие, то дает понять, что делает это более из угождения, чем по наклонности. Есть ли это нечувствительность или руководит ею в этом случае боязнь показаться ребенком? Не знаю, что сказать, и простодушно признаюсь, что основные черты этого характера для меня еще покрыты завесой. Никто на нее не жалуется, ей оказывают такое же доверие, как принцессам — ее сестрам. Ландграфиня отличает ее, наставники выхваляют способности ее ума и обходительность нрава. Она не выказывает капризов, она, хотя холодна, но равна со всеми, и ни один из ее поступков еще не опровергнул моего мнения, что сердце ее чисто, сдержанно и добродетельно, но что его поработило честолюбие».

После миропомазания 15 августа 1773 года принцессу нарекли Натальей Алексеевной, и бракосочетание состоялось 29 сентября того же года в Казанском соборе.

«Почитая по справедливости и по всесветному обыкновению воспитание великого князя тем само собою оконченным», императрица, наконец, смогла удалить от сына его обер-гофмейстера графа Н.И. Панина, про которого знала от приближенных, что он ждет передачи Павлу Петровичу от нее царского престола или, по крайней мере, допущению его к управлению государством.

Радостные свадебные торжества длились две недели, конец которых омрачило известие о появившемся мятежнике Пугачеве, назвавшим себя Петром III, будто бы уцелевшим и решившим вернуть себе незаконно похищенную женой царскую корону. Придворные бросали любопытные взгляды на Павла Петровича: он-то что думает о появлении самозванного отца?

Но наследник российского престола в эти страдные для отечества дни был полностью равнодушен к государственным делам и благу отечества. Он находился наверху блаженства, обретя в жене верного друга, которому можно поверять свои тайны, мечты и разочарования.

Императрица, довольная, что ее сын не помышляет о власти, всецело погрузившись в радости семейной жизни, на все лады расхваливала невестку: «Я обязана великой княгине возвращением мне сына, и отныне всю жизнь употреблю на то, чтоб отплатить ей за услугу»; «Эта молодая принцесса наделена прекрасными качествами, я ею крайне довольна, муж ее обожает, и все ее любят».

Присматривать за молодыми Екатерина приставила, вместо своевольного графа Н.И. Панина, своего верного слугу и фискала генерал-аншефа Николая Ивановича Салтыкова (1736–1816) — приветливого и набожного вельможу, твердо знавшего придворную науку и умевшего в нужный момент быть мстительным.

«Он будет представлять вам иностранцев и других лиц, — писала о новом назначении мать сыну, — он будет заведовать вашим столом и прислугою, смотреть за порядком и внешностью, требующейся при дворе. Это человек, преисполненный честности и кротости, которым были довольны везде, где он был употребляем, поэтому я не сомневаюсь, что вы поладите, и что он поведением своим постарается заслужить ваше благорасположение, которое прошу вас ему оказывать.

Ваши поступки очень невинны, я это знаю и убеждена в том. Но вы очень молоды, общество смотрит на вас во все глаза, а оно — судья строгий. Чернь во всех странах не делает различия между молодым человеком и принцем. Поведение первого, к несчастью, слишком часто служит к помрачению доброй славы второго. С женитьбою кончилось ваше воспитание, отныне невозможно оставлять вас долее в положении ребенка, и в двадцать лет держать вас под опекою. Общество увидит вас одного, и с жадностью следить будет за вашим поведением. В свете все подвергается критике, не думайте, чтобы пощадили вам либо меня. Обо мне скажут: она предоставила этого неопытного человека самому себе на его страх, она оставляет его, окруженным молодыми людьми и льстивыми царедворцами, которые развратят его и испортят его ум и сердце. О вас же будут судить, смотря по благоразумию или неосмотрительности ваших поступков. Но подождите немного. Это уж мое дело вывести вас из затруднения, и унять это общество и льстивы, и болтающих царедворцев, которые желают, чтобы вы были Катоном в двадцать лет, и которые стали бы негодовать, коль скоро вы бы им сделались. Вот что я должна сделать: я определяю к вам генерала Салтыкова, который, не имея звания гофмаршала вашего двора, будет исполнять его обязанности, как увидите из приложенной записки, в которой я подробно перечисляю его обязанности. Сверх того, приходите ко мне за советом так часто, как вы признаете в нем необходимость, я скажу вам правду со всей искренностью, к какой только способна, а вы никогда не оставайтесь недовольным, выслушав ее. Понимаете!» ^[4]

Всей правды, конечно, самодержавная мать никогда говорить сыну не собиралась. Чувствуется, что она боится, что сын с женитьбой получает некоторую свободу и может хотя бы отчасти потеснить ее в разборе важных государственных дел. Поэтому императрица сочла необходимым держать сына на коротком поводке и быть в курсе всех его мыслей и дел.

Назначением к нему нового опекуна Павел Петрович, конечно, остался недоволен. Особенно его раздражали, и не без основания, слухи, что граф Салтыков приставлен к нему соглядатаем, и будет доносить императрице и каждом шаге ее сына. Но время залечивает раны. Граф умел подольститься к любому, если считал это выгодным для себя. Поэтому вскоре его связала с цесаревичем дружба, хотя он не оставил и службы тайного доносчика.

Всепоглощающая любовь к молодой жене спустя несколько месяцев после свадьбы обернулась спокойной и милой супружеской жизнью. Павел Петрович обрел возможность оглядываться по сторонам и замечать, что он все также остается не у дел, а страною правят сменяющие друг друга фавориты матери — Г.Г. Орлов, А.С. Васильчиков, Г.А. Потемкин… Великий князь становился все более раздражительным, ругал внешнюю и внутреннюю государственную политику матушки, о чем доносители постоянно извещали императрицу, и она в отместку еще более отдаляла сына от себя и от государственных дел.

Изменилось отношение Екатерины и к невестке. «Великая княгиня постоянно больна, — сетует она Гримму в письме от 27 декабря 1774 года. — Да и как же ей и не быть больной? Все у этой дамы доведено до крайности. Если она гуляет пешком, то двадцать верст, если танцует, то двадцать контрдансов и столько же менуэтов, не считая аллемандов. Чтобы избегнуть жары в комнатах, их вовсе не топят, если кто-нибудь трет себе лицо льдом, то все тело становится лицом. Одним словом, середина во всем очень далека от нас. Опасаясь злых, мы не доверяем целой земле и не слушаем ни хороших, ни дурных советов. Коротко сказать, до сих пор нет ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия во всем этом, и Бог знает, что из этого будет, так как никого не слушают, и все хотят делать по-своему. Вообразите, что спустя полтора года и более мы еще не говорим ни слова по-русски, мы хотим, чтоб нас учили, но мы не хотим посвятить на это минуту прилежания в день. Во всем одно верхопрахство: мы терпеть не можем ни того, ни этого. Долгов у нас вдвое, чем состояния, а едва ли, кто в Европе столько получает. Но заметим: никогда не следует отчаиваться в молодых людях, не надо слишком много ворчать». ^[5]