Сундук артиста - Алексей Баталов Страница 6

Когда в 1944 году мы вернулись в Москву и я встретился с дворовыми приятелями, первое, что бросилось в глаза, были те разительные перемены, которые произошли с каждым из нас за эти годы. Мы вроде бы заново знакомились. Толстый, по кличке Буржуй, стал худой и длинный, как прут, а всегда парадный и вымытый парнишка превратился в нечесаного ободранного хулигана. Себя так не увидишь, но я, конечно, тоже стал совсем другой. Из довоенных вещей я вырос, a что-то продали в первую же зиму. Теперь на мне была шинель, солдатские ботинки и флотские брюки, в кармане которых уже всегда водились папироски-гвоздики.

Наша Ордынка за годы войны почти не изменилась, а вот моя школа в Лаврушинском переулке пострадала от немецкой бомбы, так что теперь нас перевели в другую, что напротив кинотеатра «Ударник».

И вот однажды в коридорах нашей школы пронесся слух, что по классам ходят люди и отбирают ребят для съемок в кино. Прямо во время урока зашли они и к нам в класс. На съемки разрешали брать только успевающих учеников, и не знаю, откуда взялись силы, но всю следующую неделю я лез отвечать. За эти несколько дней я выучил больше, чем за всю жизнь. И когда пришла пора отправлять партию учеников на студию, я был в их числе. Дома я ничего не сказал, зная, что мама будет против.

В павильоне стояла декорация, изображающая класс школы. Мы снова попали за парты, но теперь все было понарошку. В этой декорации снимался один из эпизодов фильма «Зоя», который ставил Лев Оскарович Армштам.

Начались съемки, несколько дней снимали этот эпизод, а мы все сидели и сидели на тех же местах за партами и смотрели, как снимаются актеры. Но вот в один прекрасный день понадобилось сказать несколько слов. Эти слова должен был произнести один из учеников, и совершенно случайно выбор пал на меня.

Объявили перерыв, я быстро выучил нехитрую фразу.

Перерыв кончился, всех позвали в павильон. «Ты запомнил слова, которые должен говорить?» — спросил меня режиссер. «Да», — сказал я и даже не стал их произносить. К моему лицу подъехала камера и осветительные приборы, оператор поставил кадр. Когда вчерне все было готово, режиссер попросил тишины.

Мои друзья притихли, рабочие оставили свои занятия. Оператор спрятался за камерой. Загорелся свет, и всё, кроме ярких глаз фонарей, утонуло в темноте. Где-то совсем близко прозвучал голос Армштама: «Не смотри в аппарат, спокойно скажи нам эту фразочку. Ну, начали».

И все. Дальше начался позор.

Слова, которые только что в коридоре с такой легкостью слетали с моих уст, стали неуклюжими и тяжелыми, как сырые картошки. Они едва помещались во рту. Голос провалился, я почувствовал, какое идиотское у меня выражение лица.

— Очень хорошо, успокойся, давай попробуем еще раз, — мягко сказал режиссер и подошел ко мне.

Я все понимал и боролся с собой, как с чужим человеком, но чем дальше, тем становилось хуже.

Как попугай, с голоса, я с трудом научился произносить знакомые слова. Но тогда руки и плечи окаменели. Мне подставили стульчик, я вцепился в него руками. Стало легче, но глаза против моей воли полезли в аппарат. И так было до тех пор, пока рядом не поставили дощечку, на которую я жадно смотрел.

Ступни мои ограничили палочками, потому что плюс ко всему я, оказывается, еще переступал ногами и вываливался из кадра. Что только со мной не делали…

По-моему, когда в джунглях ловят змею, приспособлений и ухищрений требуется куда меньше того, что понадобилось для меня, говорящего эту несчастную фразу.

К счастью, моих товарищей отправили домой раньше, и моего позора никто из них не видел.

Вся школа с нетерпением ждала выхода картины на экран. Я же боялся этого дня больше, чем экзаменов. Я бы отдал все на свете, чтобы только никому и никогда не показывали моей «игры».

Но пришел день, и на стенде «Ударника» появилось огромное слово «Зоя». Мы сорвались с уроков. Конечно, я совершенно не хотел идти в кино, но было неудобно перед ребятами.

Погас свет. Загорелись титры картины. Мы сидели на балконе, и мне казалось, что он шатается. Когда мелькнул мой кадр, я думал, что провалюсь от стыда, но произошло чудо. Все оказалось совсем не так плохо, как я предполагал.

Месяца на два в школе меня прозвали «артист», некоторые даже поздравляли, говорили, что им понравилось.

Однако дома мой «триумф» обозвали самодеятельностью и говорили: «Если хочешь стать артистом, то сначала надо учиться, а уж потом соваться в кино». Позже я и сам убедился, что актер должен не просто проговаривать текст, а играть, особенно в кино. Слова всегда вторичны, они только озвучание чувств и мыслей, которые внутри, и это главное.

А с учебой, и правда, дело обстояло из рук вон плохо: эвакуация, болезни, переезды с места на место сильно поломали мое обучение в школе. Мне уже 16 лет, и надо было срочно что-то предпринимать Родители это прекрасно понимали, и Ардов уговорил помочь свою добрую знакомую, замечательную учительницу Галину Христофоровну Башинджагян. Она подтягивала меня по всем предметам, а потом и вовсе забрала в Кунцевскую школу рабочей молодежи, где она преподавала.

Почти целый год я жил в общежитии, в маленькой комнатке Галины Христофоровны, и наконец получил аттестат о среднем образовании, что открыло мне двери для поступления в Школу-студию МХАТ.

Нетрудно догадаться, что подготовка к вступительным экзаменам превратилась в борьбу за честь и достоинство всего мхатовского семейства Баталовых.