Король без трона. Кадеты империатрицы - Морис Монтегю Страница 59

Кантекор со своими товарищами унтер-офицерами был страшно ошеломлен случившимся. Но они не смели вступиться и высказать протест, тем более что сами были твердо уверены, что вслед за командирами и офицерами наступит и их черед — французских сержантов.

Колонна дрогнула; ее косили со всех сторон; на одно мгновение она загородила собой путь, препятствуя проходу кавалерии.

Наполеон, следивший в бинокль за ходом событий, видел эту последовательную убыль офицеров и понял ее настоящее значение.

— Негодяи! — процедил он сквозь зубы.

— Кто? — переспросил Савари, схвативший это слово на лету.

Но прямого ответа не последовало. Император только промолвил:

— Что же, собственно говоря, может быть, оно и к лучшему, изменники, уничтожающие изменников… Это обойдется по-семейному, шито-крыто…

Наполеон замолчал, но снова стал следить за ходом битвы.

Он побеждал по всей линии. Его маршалы оттесняли последние отряды врагов. Отступление противников утратило свою первоначальную стройность и походило уже на откровенное бегство.

Славный победный бой под Йеной был закончен.

Император ликовал. Он отдал приказ преследовать врага по всем направлениям, и его войска взяли много военнопленных. Поражение противника было полным. Результатом этой победы явилось полное подчинение Пруссии.

Наполеон ночевал в Йене. При нем были Бертье, Дюрок и Савари. Отозвав последнего в сторону, император спросил:

— Скажи, ты заметил сегодня…

— Ваше величество, я заметил сегодня много славных деяний, много лестного для вашей славы и чести нашего оружия.

— Полно, болтун! Я говорю: ты не заметил, что солдаты первого и второго иностранных полков стреляли по своим офицерам?

Савари даже подскочил на месте.

— Нет, ваше величество, я не видел этого, а не то…

— Не кипятись! Что, собственно, представляют собой эти офицеры? Все это довольно темная история. Мне рекомендовала их императрица, но ведь, не в обиду будь ей сказано, она очень охотно рекомендует, в особенности же титулованные личности.

Савари, адъютант императора, снова превратился на несколько мгновений в начальника сыскной полиции.

— Повелите только — и я все разузнаю не далее как через два-три часа…

— Нет, не надо! — ответил Наполеон. — Я не хочу скандалов на поле брани. И потом все эти люди очень тщательно замаскированы, все находятся под надежной протекцией. Хотя меня уже неоднократно предупреждали… Помнишь ли ты маленькую Кастеле?

— Еще бы, ваше величество!.. Да, кстати… Ах, простите, ваше величество…

— Ну, дело в том, что в день моего отъезда она не попала в зал и поджидала меня на лестнице. Когда я проходил мимо нее, она подала мне целый лист с перечнем имен офицеров-изменников, — по крайней мере, она так уверяла, — а именно офицеров полка Тур д’Оверна. Вот только не знаю, куда я засунул этот лист… Потерял ли я его, или же его у меня украли… Но вот теперь я вспомнил предупреждение Кастеле, и, когда я узнал, что австрийцы стреляли в офицеров, я подумал, что они, сами того не зная, помогают мне… А ты ничего не знаешь на этот счет?

— Простите, ваше величество, я должен был бы знать, но объявление войны выбило у меня из головы все остальное… Да, действительно, я помню, что вдова Кастеле просила меня прислать к ней в дом агентов для задержания лжеприверженцев вашего величества, находящихся у вас на службе, но составляющих против вас заговор. Насколько мне помнится, это собрание должно было состояться у нее шестнадцатого августа, на следующий день после казни Фораса и компании.

— А мы выступили двадцать второго… Гм!.. — промолвил император.

В это время подошел Бертье. Он невольно слышал весь разговор, тем более что Наполеон говорил довольно громко. В качестве начальника генерального штаба Бертье имел в своем распоряжении все планы и карты расположений действующей армии. Он подошел, предлагая свои услуги.

— Нет, — ответил Наполеон, — дело можно устроить гораздо проще… Этот иностранный корпус не только излишен, но даже опасен. Девять офицеров из десяти враждебны, солдаты — национальные враги, значит… — И император докончил свою фразу многозначительным жестом, как бы сметающим препятствие.

Оба воина молчаливо выразили согласие.

— Это действительно самое простое, — сказал Бертье.

— И пройдет незаметно, — добавил Савари.

— Если я позабуду, напомни мне, Бертье! — улыбаясь, сказал Наполеон.

— Вы можете быть спокойны, ваше величество: оно запечатлеется вот здесь! — И Бертье указал на свой лоб.

В тот же самый вечер в одном из жалких кабачков предместья опустевшего города Йены собралось несколько офицеров-дворян. В окрестных сараях и гумнах расположились их ненадежные солдаты. Они чему-то злорадно пересмеивались, потягивая пенистое пиво.

Сидя вокруг грязного стола, освещенного оплывшей свечой, офицеры заканчивали свой скудный ужин. Все они были задумчивы, неразговорчивы, утомлены четырехдневной битвой и озабочены по многим причинам.

О, как быстро изменилась внешность этих четырех батальонов, которые так бодро и торжественно проходили в своих белоснежных мундирах по Парижу, провожаемые восторженными овациями толпы!.. Парижане были далеки от мысли, что под французскими мундирами могут биться предательские сердца. О, каких они были удостоены оваций! Не подлежит сомнению, что после гвардии всеобщие симпатии принадлежали двум дворянским иностранным полкам: Тур д’Оверна и Изембурга.

При взгляде на них казалось, что между вчерашним и завтрашним днем состоялось полное согласие. Эти аристократы, сопровождающие императора, сына революции, служили как бы символом утвержденного союза различных каст, дружно сплотившихся воедино ради великой цели — величия Франции.

Народ и дворянство дружно шли нога в ногу и скрывались за городскими воротами, сопровождаемые благословением толпы. Но стоило им выйти в поле военных действий, как картина быстро изменилась: офицеры почувствовали, что они окружены толпой изменников, предателей и ослушников. А между тем силы оказались далеко не равными: офицерство состояло из неопытных безусых мальчиков, изнеженных, избалованных, тогда как солдаты уже получили боевое крещение, но были распущенны, недисциплинированны и наглы. И хотя на них были одеты французские мундиры, в душе они оставались немцами, и им претило идти против своей вчерашней союзницы — Пруссии. Поэтому, прикрываясь маской смирения и военной дисциплины, они делали вид, что повинуются своим молодым офицерам, но в действительности делали все наперекор, извиняясь незнанием языка. Что можно было возражать против этого? Действительно, срок их учения был очень краток — всего девять месяцев. Когда же случалось офицерам ошибаться — а случалось и это, — то солдаты злорадно и умышленно усиливали и подчеркивали эту ошибку, превращая ее иной раз в крупную и непоправимую вину.