Карл Брюллов - Юлия Андреева Страница 59

К Юлии! — задыхается Брюллов.

Лечиться, принимать солнечные ванны, гулять по горным тропинкам, — доктор стучит костяшками пальцев по столу.

На Мадейру лечиться, — смиряется Карл. Доктор доволен.

Все последние дни Карл точно в лихорадке. Не пришел попрощаться Глинка. Знал, что другого случая не будет, а все же не пришел. Обиделся за карикатуры, часть из которых украл и продал в «Северные цветы» Платон. Ерунда, он же портрет его написал. Да так, как никто никогда уже не напишет Глинку. Почувствовал, что он, Брюллов, на него вроде как гневается и по слабости душевной подковырнуть пытается. Пустое! И если он, старый художник, вдруг сделался брюзгой и нытиком, разве ж это не повод проявить благородство? Пусть ругал, пусть злился на него Карл, а ведь любил, точно меньшого братца. Наверное, оттого и злился, оттого и требовательным бывал, что знал, один из всего кукольникового братства понимал новую музыку Глинки, что будет воспринята потомками лет эдак через сто, а вот он, Карл Брюллов, понял и полюбил уже сегодня.

Кукольника выгнал, придумал глупый предлог, на скоморошье рассердился, надулся, точно индюк. Пусть считает Карла старым дураком, лишь бы не глядеть в глаза, не жать руки, не целоваться троекратно, точно распиная. Не хотел прощаться и все тут.

Уленька у него последнюю неделю каждый день была, старая нянька с нею. Вещи разобрать, что потеплее — в один чемодан положить, прочие — в другой. Отдать, что надо, постирать, подлатать, в порядок привести. Великий Брюллов не должен выглядеть как нищий. Карл — легенда! Карл почти бог! Его вся Италия знает, весь мир!

Я не закончил жизнеописание Карла Брюллова, да ведь и жизнь его не закончилась ясным апрельским утром 1849 года, когда он расцеловался с нами в последний раз и махнул на прощание широкополой шляпой. Не поминайте, мол, лихом.

— И обязательно попробуй местную мальвазию! — крикнул вдогонку Александр Павлович, кутаясь в теплый шарф.

Отдыхайте, вылечивайтесь и возвращайтесь к нам, — вторила за мужем Александра Александровна.

Смотри, осторожнее там с женским полом. Знаем мы тебя, — напутствовал появившийся в последний момент Яненко.

Возвращайтесь, возвращайтесь с новыми победами! — фальшиво голосили ученики. Рядом с Брюлловым сидели двое его выпускников — Железнов и Лукашевич — два рыцаря-стражника при Великом, избранные счастливцы, весьма довольные представившейся им возможностью поглядеть мир.

Не печальтесь о нас, может, вы что-то там такое себе и надумали о нашем путешествии, но мы решительно заявляем, что едем к Ломоносову пить сладкие вина и вкушать кушанья, приготовленные его личным поваром, сманенным им у самого папы!

Ломоносов Сергей Григорьевич — российский посланник при португальском дворе. — Автоматически поясняю я рыдающей на моем плече Уленьке. Рядом с нами Михаил. Перед отъездом Карл сделал ему царский подарок, отвел в магазин Дациаро и скупил там, наверное, половину товара. Все для юного художника.

— Дядя Карл! Карл Павлович! Я принял окончательное решение писать жанровые и исторические сцены. Как ваш ученик Федотов, я уверен! Я сделаю все, что только смогу и даже больше! — Задыхаясь, сообщил Миша склонившемуся над его рисунками Брюллову за день до отъезда. — Все, что в человеческих силах, я стану таким, как Павел Андреевич, помните, вы рассказывали. Как вы думаете, у меня получится?

— У тебя еще лучше получится. Многим лучше! — неожиданно Карл вскакивает и, отбросив на софу папку, порывисто обнимает Мишку. — Ах, если бы не проклятая болезнь, если бы не необходимость уезжать. Я бы мог взять тебя в ученики! Если бы снова брали в обучение детей, я взял бы тебя и учил, но… Не надо быть как Федотов, не надо стремиться повторять Брюллова или твоего отца Петра Карловича. Будь собой, Миша, будь более великим, более честным, более свободным, чем были мы! — После этого он велел Мишке отпроситься у маменьки, и, кликнув извозчика, они умчались в магазин Дациаро, а затем в одну из облюбованных детьми кондитерских, где Миша наелся от пуза кремовых булочек и, точно ребенок, напился шоколада, вымазав лицо. Но, надо отдать ему должное, ни подарки в кафе не оставил, ни сладости, купленные Карлом для всей нашей шумной компании, не забыл.

Если бы остальные дети знали, что мы пойдем прощаться с дядей Карлом, непременно потребовали бы взять их с собой, поэтому мы с Уленькой еще вчера отвезли всех в гости к моим родственникам — брату Константину и его жене Катрин. Обидятся, конечно, но тяжело было бы Карлу прощаться со всеми.

Саша стал удивительно похож на моего отца и своего деда, но, как ни старался я, как ни пыжились друзья-художники, не способен был ни рисовать, ни лепить. Думаю, пойдет по военной части. Мария — искусная вышивальщица и мастерица, каких мало. Софочка, Наташенька, Верочка — умницы и красавицы, веселушки и хохотушки. Все в маму, с такими же темными косами и блестящими задорными глазками.

Младшая, Верочка, уже пленила сердце своего кузена Александра Клодта, сына моего брата Константина. С невероятной серьезностью теперь собирается за него замуж, пытается выспросить у родни, что есть жена офицера в далеком гарнизоне. Ей не менее серьезно отвечают.

В качестве невесты своего кузена она то и дело напрашивается в гости в семью дяди. И все его дети: Миша, Коленька, Андрей, Саша, Света, Катенька, Константин и даже маленькая Оленька — в самом скором времени ожидаются на торжественный прием у нас.

Когда карета тронулась с места, мы шли еще какое-то время за ней, чувствуя значимость момента. Понимали, что прощаемся навсегда.

Уленька. Иулиания Ивановна, как называют ее малознакомые люди, молодые художники, которые в нашем доме с годами не переводятся. «Уленька» зовут ее друзья и родственники. Вот смотрю я на свою Уленьку, на морщинки в уголках глаз, на ее легкую походку, и кажется она мне все краше и краше. Словно не властны годы над нами, словно день ото дня прибывает красота и то счастье, которое дарит она нам. Вот Юлия Павловна своих детей никогда не имела, как и семьи. Муза, богиня, легенда, а ведь не чета она моей Уленьке. Не променял бы я ее, уже чуть посеребренную, точно освещенную неведомой звездой головку, на тысячи самых роскошных красавиц.

И Карл… всю жизнь работал, горел, как свеча, подпаленная с двух концов, а кто его сейчас провожает в дальнюю дорожку? Кто едет с ним? Ни жены, ни детей…

Прошлые подруги остепенились, завели собственные семьи, свили гнезда, в гнездах вылупились птенцы. Может, конечно, и его это птенцы, но как узнать…

Да и можно ли считать своим, в кого не вложил ни капли любви?

Бедный, бедный Карл!