Век хирургов - Юрген Торвальд Страница 59

Когда я спрашиваю себя, в какой момент я впервые со всей ясностью осознал, какова протяженность этого пути и насколько ожесточенный бой за человеческую жизнь, которой угрожает воспаление слепой кишки, уготован моим современникам, из глубины моей памяти выступают двадцать третье и двадцать четвертое июня 1902 года. В те дни взгляды всего мира были обращены в сторону Лондона: все с нетерпением ожидали восхождения на британский престол Эдварда VII, коронация которого была намечена на двадцать шестое июня. Разумеется, в этот же день, по задумке британского королевского двора, должны были состояться посвященные этому событию празднества, спланированные с большой помпой. Предстоящие события сманили в столицу Великобритании даже меня.

Лондонские улицы расцветили бессчетные гирлянды и повсеместные триумфальные арки, каждая из которых была сооружена какой-либо из британских колоний или каким-либо из доминионов империи. Любимым цветом Эдварда был красный, и потому рельефы на триумфальных арках тянулись красным пунктиром вдоль всех столичных улиц до самого горизонта. Едва ли за всю историю Лондона его жители могли наблюдать подобное пестроцветное шествие войск и гостей со всех стран мира.

Когда я наконец добрался до переполненного туристами со всего света отеля «Ритц», в котором я расположился, был уже вечер, и с фасада мне светили тысячи праздничных лампочек, хотя электрическое освещение в то время было еще в новинку.

На следующее утро у меня был запланирован визит в Вестминстерское аббатство, где достопочтенные дамы и господа, принадлежащие к кругу блистательной английской аристократии, среди которых можно было встретить как церковных сановников, так и высокопоставленных вельмож, репетировали старинные церемонии, которые из века в век в неизменной форме повторялись при коронации любого английского короля.

Когда я вошел в аббатство, репетиция уже началась. Сумеречный свет церкви подействовал волшебным образом: казалось, будто бы все действо разыгрывается на запасной сцене какого-нибудь английского театра. Английские пэры и сопровождавшие их дамы стояли рядом с вековыми тронами для короля и королевы, на некоторых из них были яркие, расшитые золотом праздничные наряды, на других – повседневное уличное платье. Почтенный сэр Спенсер Понсонби-Фейн разыгрывал короля. Вместо королевской мантии обернутый в некое пестрое полотнище, он присягал на верность епископу и аристократии, тогда как снаружи, за окнами раздавались удары молотов – это плотники возводили трибуны для зрителей. Герцогини Мальборо, Монтроуз, Портланд и Саузерланд, которых относили к числу прекраснейших дам Англии, торжественно вышагивая, пронесли вдоль скамеек балдахин для коронации.

Вскоре после того как часы пробили двенадцать, импровизированная церемония достигла своего апогея. Переливистое хоровое многоголосье заполнило воздух огромной церковной залы, когда в аббатство торопливо вошел посыльный и поспешил по направлению к Артуру Уиннингтону-Инграму, епископу Лондона. Он протянул ему письмо. Епископ прочел его и встревоженно взглянул на хоровых певчих. Жестом руки он попросил тишины. Когда древние стены поглотили последнее эхо, Инграм, наконец овладев собой, с трудом проговорил всего несколько фраз: «Король очень болен. Ему предстоит сложная операция. Коронация переносится».

Когда я покидал аббатство, внутри у меня что-то заклокотало и забеспокоилось. Я зашагал по направлению к Букингемскому дворцу. С его стен и ограды уже исчезло роскошное изобилие праздничных убранств, украшавших королевскую резиденцию все предшествующие дни. На площади перед витой оградой царила мучительная тишина. От парадного подъезда дворца как раз отъезжали экипажи с заграничными дипломатическими миссиями, среди них был также экипаж французского адмирала Герве. Люди провожали гостей встревоженными взглядами и силились заглянуть в окна. Они виноградными гроздьями лепились к решетке. Их взгляды были прикованы к развешанным на ней листкам бумаги, и мне потребовалось немало времени, чтобы пробиться к одному из них. На этом листе я нашел ответы на все свои вопросы. «Королю предстоит операция. Король страдает перитифлитом. В субботу его состояние было весьма удовлетворительным, а потому появилась надежда, что при должном уходе его самочувствие позволит ему принять участие в церемонии коронации. В понедельник вечером наступило ухудшение, а потому на данный момент операция является критической необходимостью». Под этими строками стояли подписи Листера, Томаса Смита, Фрэнсиса А. Лэйкинга и Томаса Барлоу.

Я торопливо протиснулся сквозь молчаливую толпу назад к моему кебу. Выбираясь, я заметил, как к подъезду дворца подъехал экипаж, запряженный идущими галопом лошадьми. В окне я разглядел узкое, бледное, болезненное лицо. Несколькими секундами позже меня осенило – я догадался, кому принадлежало это лицо. Это был доктор Хьюит из Лондонской больницы, известнейший из своих соотечественников и современников наркотизатор, которого только можно было отыскать тогда в столице Соединенного Королевства. Появление Хьюита означало, что операция должна состояться совсем скоро.

Между тем новости о болезни короля, предстоящей ему операции и перенесении церемонии коронации очень быстро распространились по городу. Возвращаясь в «Ритц», я почувствовал, как лондонские улицы будто бы приходили в оцепенение. Только ступив в холл отеля, я услышал глухой голос, доносившийся из переполненной обеденной залы. Этот голос был голосом самого Ритца, владельца отеля, который доводил до сведения постояльцев: «Коронация не состоится. Как раз в эти минуты короля оперируют. Операция может иметь летальный исход. Если даже удастся избежать худшего, связанных с операцией опасностей нельзя недооценивать. Однако она была сочтена необходимой консилиумом наиболее выдающихся врачей этой страны…» Ритц еще не окончил своей речи, а некоторые гости уже начали подниматься со своих мест. Затем внезапно все уважаемые дамы и господа повскакивали со стульев и заторопились на телеграф. В холле отеля образовалась образцовая, чрезвычайная неразбериха. Мои знакомые помчались навстречу ко мне в надежде получить медицинскую консультацию, суждение специалиста или простое утешение.

Я явился туда совершенно не затем, чтобы отвечать на вопросы, но многие из моих встревоженных знакомых требовали объяснений, поскольку не знали, что вообще такое перитифлит. Я попытался объяснить им, что под перитифлитом понимают воспаление слепой кишки и окружающих ее тканей, что слепая кишка находится в том самом месте, где тонкий кишечник переходит в толстый, что мешковидный отросток, выступающий над самым устьем тонкого кишечника, и есть слепая кишка, потому что она оканчивается «слепо», то есть не имеет выхода. Я рассказал, что о ее воспалении известно с древних времен и что от него за все это время погибли миллионы человек, поскольку во всех случаях оно оканчивалось разрывом кишки и выходом ее содержимого в брюшную полость, а это, в свою очередь, приводило к смертельному воспалению перитональной оболочки. Исследованием заболевания занялись только полтора века назад. Американским врачам удалось установить, что причина воспаления слепой кишки кроется не в самой прямой кишке, а в крошечном червеобразном придатке, который называют червеобразным отростком или аппендиксом. Сначала, как правило, воспаляется он, а затем воспаление распространяется на всю слепую кишку. А потому в Америке вместо понятия «перитифлит» стали использовать другое – «аппендицит», но в Европе, как я заметил моим слушателям, оно приживалось очень медленно. Я уже приступал к разъяснению медицинских подробностей, когда откуда-то с кромки всего собрания донесся громкий голос: «Вам совсем не стоит быть таким обходительным, вы спокойно можете сообщить нам, что в Штатах с болезнью давно покончили: там они просто вырезают аппендикс еще до того, как инфекция перекинется на слепую кишку. Но в Европе все и всегда делают вид, что знают лучше. Держу пари, что господа лейб-медики короля вместо того, чтобы сразу провести операцию, так долго изобретали гастрономическую и опиумную диету, что болезнь успела зайти слишком далеко, встал вопрос о жизни или смерти, и им пришлось приняться за дело…»