Тайный сыск генерала де Витта - Владимир Шигин Страница 59

Но весть о столичном восстании всё не приходила. Напряженность ожидания возрастала. И именно в этот момент в жизни Южного тайного общества произошло неожиданное событие, подорвавшее его планы. Начальство вытребовало Пестеля из Линцов в Тульчин, где находился штаб II армии. Хотя приказ предписывал явку в Тульчин всем полковым командирам. Пестель и друг его Лорер, не покидавший его в те дни, чувствовали что-то недоброе. “Чуя приближающуюся грозу, но не быв уверены совершенно в нашей гибели, мы долго доискивались в этот вечер какой-нибудь задней мысли, дурно скрытого намека в приказе по корпусу, но ничего не нашли особенного, разве то, что имя Пестеля было повторено в нём 3 раза”, — пишет в своих “Записках” декабрист Лорер. Пестель решил не ехать и сказал бригадному командиру: “Я не еду, я болен… Скажите Киселеву, что я очень нездоров и не могу явиться” (Пестель действительно был нездоров в тот момент). В эту тревожную ночь на 13 декабря Пестель то принимал, то вновь отбрасывал какое-то решение. В нём шла глухая внутренняя борьба. Только Лорер ушёл от Пестеля, узнав о его решении не ехать в Тульчин, как к нему спешно — уже ночью — прибежал “пестелев человек” с известием, что полковник опять передумал и в Тульчин едет. “Не постигая таких быстрых перемен, я наскоро оделся и побежал к полковнику… Он был уже одет подорожному, и коляска его стояла у крыльца… “Я еду… Что будет, то будет”, — встретил он меня…” Решив ехать, Пестель взял с собой яд. В протоколе следственного комитета записано: “Яд взял он с собой для того, чтобы, приняв оный, спасти себя насильственной смертью от пытки, которой опасался”. Видимо, Пестель обдумывал вопрос о сигнале к восстанию. Отказ ехать в Тульчин был бы открытым вызовом штабу, был бы равносилен даче сигнала. Но было ещё рано. Во-первых, предположения об аресте могли оказаться неосновательными. Во-вторых, вестей из Петербурга ещё не приходило. Пестель предупредил Лорера, что, может быть, пришлет ему с дороги записку, и попрощался с ним. “..Мы обнялись, я проводил его до коляски и, встревоженный, возвратился в комнату… Свечи ещё горели… Кругом была мёртвая тишина. Только гул колес отъехавшего экипажа дрожал в воздухе”.

13 декабря при въезде на Тульчинскую заставу Пестелю передали приказ дежурного генерала II армии Байкова немедленно явиться к нему. Пестель повиновался. Байков объявил его арестованным и поместил у себя на квартире, приставив караул. По случаю болезни к нему допустили доктора Шлегеля — члена тайного общества. На квартире Байкова виделся с ним и Волконский. “Не падайте духом”,— сказал он Пестелю по-французски (Байков не понимал французского языка). “Будь спокоен, я ни в чем не сознаюсь, хотя бы в кусочки меня изорвали, — спасайте только “Русскую Правду”,— отвечал ему Пестель”. Пестеля не сразу отвезли в Петербург, он оставался на юге под арестом до 26 декабря — 14 дней. Всё это время на вопросы следствия он отвечал полным отрицанием, утверждая свою непричастность к какому бы то ни было тайному обществу».

Затем, однако, Пестель передумал и сдал всех своих подельников. Степени его предательства до сих пор поражаются даже истовые поборники декабризма, стараясь приписать Пестелю «возвышенные» порывы души и «особую» дворянскую честность. Впрочем, масону Паулю это не помогло, и его ждала вполне заслуженная виселица.

Почему Пестель не отдал приказа о начале выступления? Ведь на первый взгляд кажется, что он мог это сделать. На самом деле Пестель ничего не мог сделать только потому, что к декабрю 1825 года был уже полностью разоблачен де Виттом и прекрасно понимал, что каждый его шаг контролируется.

Участники вооруженного мятежа понесли поразительно мягкое наказание. Приговор суда был сильно смягчен императором Николаем. Только пять главарей были повешены. Всем остальным смертную казнь заменили каторгой и пожизненным поселением. Наказание понесли, разумеется, только сами мятежники. Никто из членов семей декабристов не был наказан. Родственники мятежников были оставлены в тех же должностях, что и до восстания. Дети декабристов, находившихся на каторге и поселении, занимали высокие посты в государстве, некоторые из них находились при дворе.

Историк Б. Башилов справедливо отмечает: «Казнь декабристов всегда выставлялась революционной пропагандой как незаконная и жестокая расправа Императора Николая Первого над милыми образованными людьми, желавших блага Родине, угнетаемой суровым тираном. Всё это, конечно, такая нелепая чушь, которую стыдно даже повторять. Декабристы, в большинстве военные, совершили тягчайшее преступление, которое может только совершить военный. Они подняли вооруженное восстание против законного правительства своей страны. Они нарушили гражданскую и воинскую присягу. При всем своем фантазерстве декабристы знали, на что они идут, и изображать их невинными агнцами нет никакого основания. Во времена декабристов во всех без исключения странах Европы ещё хорошо помнивших безумства революционной черни, во время французской революции и в эпоху наполеоновских войн сурово расправлялись с бунтовщиками. Декабристы, конечно, были государственными преступниками, и с ними поступили так, как и должны были поступить согласно существующим законам. Тем не менее, в сознании целого ряда поколений казнь декабристов воспринималась, как жесточайшая расправа, которая будто бы могла произойти только в драконовское царствование Николая Первого».

Иностранный дипломат Сен-Приест писал, что, подавив восстание декабристов, Николай спас не только Россию, но и Европу, ещё не изжившую страшные последствия французской революции. «Революция здесь была бы ужасна. Вопрос не в замене одного Императора другим, но переворот всего социального строя, от которого вся Европа покрылась бы развалинами».

Ну а как отнеслись современники к мятежникам-масонам? Поэт Ф. Тютчев писал о них исчерпывающе: