На трудных дорогах войны. В борьбе за Севастополь и Кавказ - Константин Деревянко Страница 59

«Если бы я, – рассказывал Кузнецов, – попытался предварительно согласовать с Генштабом вопрос о введении ОГ-2, я не получил бы на это согласие, ибо в подобных мерах по армии наркомат обороны уже получал отказ от самого Сталина, о чем пишет в своих воспоминаниях маршал Жуков».

А вот вторая, в ночь на 22 июня, телеграмма наркома ВМФ, такая же лаконичная, как и первая (по ОГ-2), всего в пять слов: «Оперативная готовность номер один. Немедленно», – это итог короткой, но самой блистательной частички, всего в два года, военной службы Николая Герасимовича в качестве наркома перед войной, начала большого пути на высоком государственном посту в качестве члена правительства. Службы – полной тревог, поисков, вдохновенного труда в строительстве и освоении нового большого флота с совершенной техникой, и наконец, в принятии важнейших решений по созданию крайне необходимых в военном деле уставных документов.

Первые потери в начавшейся войне враг понес на море. Первые вражеские самолеты рухнули в море у Севастополя, когда у западной границы еще стояла тишина. Слава черноморцам! Слава черноморским зенитчикам.

Пройдет время, и историки в официальных историях, маршалы Жуков и Мерецков в своих воспоминаниях запишут, что благодаря рациональной системе готовностей флот своевременно был изготовлен к отражению нападения. Это самая лучшая оценка действий моряков и заслуг наркома Кузнецова.

Отдавая должное действиям личного состава флотов, я со всей силой подчеркиваю, что решающее слово и дело в последние дни, часы и минуты кануна нападения были за тем человеком, кто нес перед страной и народом персональную ответственность за безопасность морских границ нашей Родины. В июньские, тревожные, кризисные дни и мгновения кануна нападения Гитлера на нашу Родину, когда все наши руководящие военные кадры подверглись суровому испытанию, экзамену, во всем блеске проявились военный талант, гражданственность и личная отвага народного комиссара Военно-Морского Флота адмирала Н.Г. Кузнецова в крупномасштабном плане военного дела: его дар предвидения и политическое мужество подсказали ему правильное решение. И он, преодолев осторожность, характерную для того времени, пошел на большой риск самостоятельных действий, не вписывавшихся в круг настроений, владевших тогда умами в верхах. И это ставит его в ряду видных руководящих военачальников на особое место в истории Великой Отечественной войны.

Любые эпитеты превосходной степени не будут преувеличением при оценке этой выдающейся личности.

За все свои государственные, служебные и человеческие качества Николай Герасимович Кузнецов пользовался непререкаемым авторитетом и любовью, и не только на флоте. И сейчас единодушно его поминают добрым словом.

…Закончив беседу с командованием Потийской базы, нарком отбыл вместе со своим помощником, начальником управления делами наркомата, контр-адмиралом М.З. Москаленко (бывший мой начальник, командовавший бригадой эсминцев). Нарком отбыл на линкор «Парижская коммуна» и поселился там на время работы у нас. А через день по приказанию Ставки экстренно вылетел в Краснодар к Буденному – это когда до крайности осложнились наши дела на Крымском фронте, наши войска отходили к Керченскому проливу и потребовалась большая помощь флота армии.

В последующем мне доведется не раз встречаться с нашим наркомом в различных ситуациях: слушать его, беседовать при новых моих назначениях – и в частной обстановке, и даже получать боевое задание, – и я все больше утверждался во мнении о высоких добродетелях этого человека, рожденного для совершения больших дел во благо страны и народа…

Черноморский флот обладал большой огневой мощью для поддержки армии, и у противника не могло не возникнуть желания ослабить его корабельный состав, базировавшийся в Потийской базе.

В предвидении налетов вражеской авиации командир базы приказал оборудовать ФКП базы за окраиной города на территории совхоза «Грейпфрут», и мы переехали туда. А вот и первый пролет самолета-разведчика противника, прошедшего мористее порта Поти. Нам не удалось его сбить, после первых залпов зенитной артиллерии он круто отвернул в сторону моря и скрылся, наверняка унося с собой аэрофотоснимки порта.

Так как после падения Керчи и Севастополя весь Крым находился в руках немцев и там они оборудовали аэродромы, следовало после пролета разведчика противника ожидать в ближайшие дни и даже часы попытки вражеской авиации бомбить Поти. В тот же день некоторые крупные корабли эскадры поменяли свои места стоянки Поти – Батуми.

И мы немедленно выслали свои сейнеры в море на позиции в качестве постов ВНОС. С ними штаб базы продолжил учения по радиосвязи. Чтобы сократить время прохождения радиодонесения, мы перевели радиосвязь сейнеров ПВО напрямую с КП Базового района ПВО. И начальник связи района Г.Ф. Мырко взялся за ее доводку до совершенства. Радиосвязь была настолько крепко отработана, что мы были уверены: авиация противника не подойдет к Поти незамеченной.

Тем временем самолеты-разведчики противника начали подходить со стороны моря к Поти каждый день. А Сухуми подвергся бомбежке. Все говорило о скором налете на Поти. И мы наращивали темпы в совершенствовании ПВО. А.А. Федосеев, А.В. Мухряков и Ю.Б. Рыкачев проводили частые учения с обозначенным противником для тренировки зенитной артиллерии и истребителей.

В полдень 16 июля у меня зазвонил телефон – докладывает начштаба района ПВО майор А.А. Сорокин: по донесению дозорного сейнера к Поти приближается с моря группа самолетов противника, зенитная артиллерия Мухрякова приведена в боевую готовность номер один, истребители Рыкачева вызваны и уже поднимаются, аэростаты приподнимаем еще на тысячу метров, приказано начать задымление порта, даем городу и частям сигнал «Воздушная тревога», приводится в готовность городская местная ПВО, пункты базирования кораблей флота Батуми, Очамчира, река Хоби.

Я бегом к командиру базы с докладом, и вместе мы устремляемся к оперативному дежурному базы, у которого прямая радио– и телефонная связь с КП ПВО и командирами соединений флота и базы. Командир базы высоко оценивает действия сейнеров и считает, что командование ПВО сделало все для отражения налета.

У нас действовало наставление по ПВО Потийской базы, составленное штабом базы, согласно которому командир Базового района ПВО при налете вражеской авиации действует самостоятельно, не запрашивая ни у кого никаких указаний и разрешений. Больше того – командир зенитного артполка имел право самостоятельного открытия огня при внезапном появлении самолетов противника, а по всякому неоповещенному самолету, подлетающему к порту, огонь на его уничтожение мог открыть командир зенартдива и даже батареи, с одновременным докладом по команде. Вот такие широкие права и полномочия имели у нас все начальники, обороняющие базу с воздуха, для чего к ним постоянно шла информация о полетах наших самолетов в учебных целях. Этим Наставлением в общую систему ПВО базы была включена вся зенитная артиллерия кораблей, стоящих в портах, и ею управлял начальник ПВО Федосеев. Однако командиры корабельных зенитных артдивизионов и батарей имели право открывать огонь самостоятельно по самолету при первом же залпе береговой зенитной артиллерии – для них это был сигнал-приказ к бою. Вообще у нас действовал запрет нашим самолетам в повседневной обстановке приближаться к порту, как особо охраняемому объекту, кроме конечно случаев, когда мы вызывали своих истребителей для прикрытия порта, о чем оповещались все зенитчики. Иначе, чуть что – и зенитчики молниеносно открывали огонь по самолету. У нас произошел даже такой интересный случай. Командир дежурной зенитной боевой батареи линкора, ни у кого не испрашивая разрешения, открыл огонь по пролетавшему вдали в море неоповещенному и неопознанному самолету, а потом доложил – и правильно сделал. Это был самолет противника, и против него Федосеев послал истребителей.