Железный канцлер Древнего Египта - Вера Крыжановская-Рочестер Страница 59

Иосэф вспыхнул.

– Жениться на Хишелат? – воскликнул он. – Ты прав, отец: это устранило бы препятствие. Но нет, это невозможно! – прибавил он, подумав немного. – Как бы там ни было, а я люблю Аснат! Но я иначе воспользуюсь твоим советом и буду наблюдать за тем, чтобы царевна не получила в супруги человека, который мог бы быть мне вреден. Однако время проститься нам, отец; у меня еще много дела на сегодня.

Мрачный и озабоченный вернулся Иосэф в Танис, и в ту минуту, когда его колесница готовилась свернуть во двор его дома, он вдруг натянул вожжи и взял в сторону, чтобы пропустить выходившие как раз из ворот открытые носилки, окруженные людьми с опахалами.

В них сидела совсем юная девушка, вся в белом; на голове ее был украшенный уреем клафт; маленький, крайне уродливый карлик сидел в ногах.

Иосэф выскочил из колесницы и почтительно приветствовал царевну, которая, холодно взглянув на него, слегка кивнула головой в ответ.

Царевна Хишелат, младшая дочь и любимица фараона, была очаровательна; ей только что исполнилось пятнадцать лет, и нежные, тонкие черты ее лица нимало не напоминали резких черт отца. Гордую красоту свою Хишелат унаследовала от матери, азиатской царевны, которой рождение ее стоило жизни; Апопи, страстно любивший свою вторую жену, перенес это чувство на дочь. Надменная, своевольная, хотя и сдержанная по натуре, царевна очень привязалась к Аснат, и мало-помалу между ними завязалась тесная дружба. Виделись они по возможности часто, и нередко, чтобы избежать всякой торжественности этикета, Хишелат отправлялась к своему другу прямо через царские сады, прилегавшие к садам дворца Адона. Свиту ее в таких случаях составлял один только Уна, несчастный карлик, жестоко обезображенный каким-то продавцом уродов; царевна купила его у скомороха, водившего его напоказ по улицам, и благодарный Уна проявлял к ней чисто собачью преданность. Последнее время Хишелат бывала еще чаще и дольше засиживалась в гостях у жены Адона. Главнейшей темой бесед служили рассказы Аснат о своем детстве, родителях, о жизни в Гелиополе и брате Армаисе, неотлучном, веселом товарище ее игр. Охваченная воспоминаниями, Аснат не замечала, что имя брата бросало в краску бледное, прозрачное лицо Хишелат, а большие черные глаза ее загорались огнем.

С поникшей головой вернулся домой Иосэф; встреча с царевной напомнила ему слова Яакоба и пробудила в душе какое-то смутное, непонятное ему самому чувство. Но разбираться в своих чувствах у него не было времени; его личный писец доложил, что уже более часу его ожидает гонец от фараона, требующего его немедленно к себе. Вздохнув с досадой, – ему так страстно хотелось в эту минуту отдыха и одиночества, – он приказал подать себе новое одеяние и через полчаса входил уже в рабочую палату фараона.

Бледный, с нахмуренным лицом, видимо взволнованный, Апопи ходил взад и вперед по своему покою. При виде павшего ниц Иосэфа он остановился и сделал ему знак встать.

– Наконец-то ты явился, Адон! – сказал он с легким неудовольствием. – Уже больше часу я жду тебя.

– Прости мне, сын Ра, мою невольную оплошность. Я отлучился ненадолго, чтобы проведать старика отца, который нездоров, – ответил почтительно Иосэф.

– Опасно болен старик?

– Нет, фараон! По милосердию Элохима, он чувствует себя гораздо крепче.

– Тем лучше. А теперь – к делу, по которому я и позвал тебя! – сказал Апопи, садясь. – Депутация жрецов ходатайствует об аудиенции – и я знаю – хочет просить о том, чтобы ввиду тяжкого положения, в котором находится народ, хлеб раздавался беднейшим даром, а отцам семей численностью более десяти едоков, считая тут же и рабов, отпускался по умеренным ценам. Просьба их, конечно, справедлива, и я не прочь бы ее выполнить; но что ты думаешь об этом?

Иосэф невозмутимо слушал фараона и только где-то там, в глубине его зеленоватых глаз, вспыхнул недобрый огонек.

– Твоя воля, фараон, – закон для меня; но так как ты благоволишь выслушать мнение твоего слуги, я должен высказать то, что внушает моя преданность к тебе. Если мы отпустим даром хоть одну меру зерна, никто уже не захочет более платить; этим мы широко распахнем дверь для тысячи обманов и уверток, а неизмеримая сила, сосредоточенная в твоих руках, рассыплется подобно песку без всякой пользы для тебя, напротив, к выгоде твоих врагов. Теперь все области Верхнего Египта отдают в твои руки свои сокровища и земли; скоро вокруг Таа будут только твои рабы; даже если у него найдутся еще золотые кольца, так ведь металлом солдата не накормишь! Обстоятельства скоро предадут тебе опаснейшего из твоих врагов. Если же мы начнем раздавать даром хлеб так называемым бедным, то наши склады истощатся быстро; подлая и уже от природы неблагодарная толпа живо возмутится, подстрекаемая жрецами, которые будут ей нашептывать, что ты даешь им слишком мало. Почему же достопочтенные отцы взывают к твоим щедротам, вместо того чтобы самим прийти на помощь голодающим? Ведь земли их не только свободны от налогов, но самый хлеб выдается им даром.

Апопи задумчиво выслушал его и, когда Иосэф кончил, нервно потер себе лоб.

– Да, ты прав, как всегда; а все же мне ужасно тяжело, что люди мрут с голоду, когда им можно было бы помочь. Разве ты не боишься, что народ, доведенный до отчаяния, разграбит житницы?

– Пускай попробует! О, будь спокоен, фараон; житницы хорошо охранены и я сумею заставить всюду уважать твой авторитет и государственное добро.

– Ну, так делай, как знаешь; только я не хочу вмешиваться в это дело. Скажусь больным, а депутации велю обратиться к тебе. Как хочешь, так и отвечай жрецам.

– Я постараюсь доказать им, что мы их не боимся; уступить – значило бы выказать им свою слабость, – отвечал Иосэф, откланиваясь фараону.

Когда три дня спустя депутация из наиболее уважаемых жрецов страны явилась к Адону, он отказал холодно и гордо, сопровождая свою речь различными намеками.

За этой неудачной попыткой жрецов облегчить участь народа все кругом смолкло снова и впало в безмолвную апатию; каждый, казалось, думал только о том, как бы поддержать свое существование, и храмы, по мере сил, старались прийти на помощь населению. Но под этим наружным спокойствием клокотал вулкан, и в возбужденных умах роились смелые, кровавые планы – во что бы то ни стало положить конец невыносимому положению и жестоко отомстить тирану, который спокойно давал людям умирать голодной смертью в виду неисчерпаемых запасов хлеба.

Ослепленный гордостью и всецело поглощенный честолюбивыми замыслами, рисовавшими в его воображении трон фараона, Иосэф мало беспокоился о чувствах своих будущих подданных; зато он строго следил, чтобы ни один признак такого народного неудовольствия не прорывался наружу. Замечательно организованная им полиция, как наружная, так и тайная, открывала и душила малейшую попытку к восстанию или заговору против него или особы фараона. Сверх того, благодаря смутному чувству, которое разбудили в нем слова отца, он стал подозрительно наблюдать за Хишелат и, к своему неудовольствию и удивлению, уловил в глазах царевны во время разговора ее с Армаисом такое выражение, которое не оставило ни малейшего сомнения насчет чувств, внушенных дочери фараона молодым человеком. Сделав это открытие, Иосэф всесторонне обсудил его – и возможные последствия этого вовсе не входившего в его расчеты обстоятельства сильно встревожили его. Влияние Хишелат на отца давало ей возможность добиться от него желаемого, а с другой стороны, высокое происхождение Армаиса делало союз их вполне осуществимым.