Алексей Орлов - Нина Молева Страница 59

— Пошто, батюшка, в Москве своих предостаточно.

— Может и предостаточно, да не таких. Не я им смотр производил — Иван Иванович Бецкой обо всем беспокоился.

— Иван Иванович, дядюшка-то наш? Как он?

— Наиважнейшая персона во дворце, доложу я тебе. Государыня с ним в послеобеденные часы запирается, не скажу, о чем толкуют, а времени вместе много проводят.

— А художники на что?

— Для ворот триумфальных. Тут и архитекторы понадобятся.

— И их привезли?

— А что, здешними не обойтись?

— Обойдемся. Чай, не на века строить будем. Времянки, одно слово. Только, батюшка, вы любопытство мое простите, как же дело такое во дворце сделалося, чтоб принцесса Ангальт-Цербстская вместо законного российского императора, внука родного государя Петра Великого…

— Нишкни, Михайла! И какой у вас, Херасковых язык опасный. Был император — нету императора. Ничего не вернешь. А от разговоров таких одна опасность.

— В Москве толковали, будто княгиня Дашкова молодая с супругом своим князем Михайлой Ивановичем немало тому способствовала. Статочное ли дело?

— Суетилась, это верно. Да она уж давно на великую княгиню как на образ святой смотрела. Все разговоры умные вели, про филозофию толковали. Государь либо на плацу пропадает, либо за столом куролесит. Уж чего только, Господи прости, не придумывал покойник, чтоб норов свой потешить. Может, и супруга в злость его приводила. Он назло ей дурачился да глупости всякие говорил. Все молчал, одна Дашкова за великую княгиню вступалась.

— При всех?

— Да как! Иной раз такое молвит государю, оторопь возьмет: ну, быть беде. А он, голубчик, ничего. Только головкой покачает да ручкой махнет. Любил крестницу, все ей спускал.

— А что вы, батюшка, сказали: «суетилась»?

— На мой разум, великую княгиню подзуживала, с офицерами гвардейскими толковала. Сам на сам с великой княгиней в карете помчался в полки гвардейские — присягать их заставить.

— Да разве одного этого достаточно?

— Во дворце-то? Ино может и хватит. Только тут великая княгиня иначе себя обезопасила. Так мне мнится, потихоньку от Дашковой с Орловым дело повела. Их в гвардии любят. Забулдыги великие: все бы им кутить да веселиться.

— Сказывали, и Кирила Разумовский на ее сторону переметнулся?

— Переметнешься, коли в Тайном приказе побываешь.

— Граф Кирила?

— Он самый, голубчик. Сначала у государя в подозрении оказался.

— Брат фаворита?

— И все-то тебя дивит, Михайла. Совсем в своей первопрестольной от придворной политики отвык. Что из того, что брат? И фаворит бывший, и братец с великой княгиней махался.

— До Орловых, выходит?

— До ли, после ли — со свечой в ногах не стоял, врать не буду. А только весь двор известен был. Не столько граф о великой княгине, сколько великая княгиня о нем вздыхала.

— Вот новости!

— Теперь уже и не новости. Государь арестовал графа Кирилу, в канцелярии подержал, допросам подверг, а там и выпустил. Одного не рассчитал: так хитрый хохол перепугался, что тут же с братьями Орловыми дружбу завел и в пользу своей былой амантки интриговать начал. Там и Теплову досталося. Тоже отведал тюрьмы да допросов, на сторону великой княгини сразу и перешел. Да все это, друг мой, дело прошлое. О будущем надо думать. Государыня мне не просто коронацию препоручила. Ее воля — чем народ российский облагодетельствовать хочет. В картинах да представлениях показать.

— Помнится, при Петре Великом так уже было…

— Верно, и ты мне, друг мой, в том очень даже помочь можешь.

— Чем же, батюшка?

— В сочинительстве, друг мой. Ты вот питомца своего хвалил — вирши его и впрямь ловкие показывал.

— Вы о Богдановиче, батюшка, думаете?

— Молод он, чтоб мне имя его запоминать. Твое дело старику подсказать. В дом ты еще его к себе взял.

— Богданович и есть, Ипполит Федорович.

— Из каких будет?

— Из шляхты малороссийской, только что родители его приупадли — состояния никакого. Одна надежда на службу.

— Вот ему служба и будет. Он сейчас при каком занятии?

— Только что университетский курс с большим успехом закончил, надзирателем за университетскими классами назначен. В Переволочне места его родные, близ Кременчуга.

— Ну, об этом мне знать ни к чему. Чин какой?

— Армейских полков прапорщик.

— Вот и ладно. Можно в Комиссию по торжествам взять — с почету какого службу начнет! — всяк, поди, позавидует. Еще кого протежировать станешь?

— Лейб-гвардии подпоручика Алексея Андреевича Ржевского.

— Кто таков? Фамилия, правда, древняя — от князей Смоленских.

— Так и есть, батюшка. Молоденек, но нашего складу мыслей и стихи преотличные слагает. Поди, удивлю вас, коли скажу, что и супруга его в стихотворстве ему не уступает. Дочка графа Федота Каменского.

— Каменского? Не того ли гоф-юнкера, что при государе Петре Великом мундшенком при дворе состоял?

— Его самого. А братец госпожи Ржевской, граф Михайла Федотыч, в Шляхетном корпусе при императрице Анне Иоанновне воспитывался, позже волонтером во французскую армию вступил.

— Что ж, семейство почтенное. Так мы и твоего Ржевского в Комиссию возьмем, а боле народу, пожалуй, и не понадобится. Все вместе умом-то и пораскинем, как государыне угодить.

— Хорошо-то как, батюшка, что у вас все с ее императорским величеством заладилось. А то мы большое опасение имели: раз покойный государь император вас всего так отличал, не вышло бы какого неудовольствия высочайшего в новое правление.

— Да-с, ничего не скажу, отличал меня его императорское величество. На плацу всегда рядом с собой держал. Куда больше — в полковники Преображенского полка произвел. Шутка ли! В Совете заседать посадил. Что ни день, собираться в личных апартаментах приходилось. Уважение великое оказывал.

— Вот о том и думали, чтобы с рук прошлое-то сошло.

— Ни словечком государыня меня не попрекнула. Оно верно, что с полком Преображенским расстаться пришлось.

— Сменили вас батюшка?

— Ни-ни! Государыня учтивейшим образом просила, чтобы самовольно ей лично полковничество уступил. Что делать-то было? Уступил, а государыня публично за любезность такую меня благодарила, за одолжение, мол, великое с моей стороны.

— Что ж, можно и так.