Мужайтесь и вооружайтесь! - Сергей Заплавный Страница 59

— Потому и разбрелась Москва во все стороны, истомилась от скорбей и нашествий. Где ей опору искать? Всеми храмами не отмолить грехов наших, а таскать их на себе уже мо́чи нет! Какая польза была возлюбить тьму больше света и переложить ложь на истину? А ведь переложили! Как сатана своим мерзким светом очи русские омрачил! Следом за Москвой Бог и на земли Великого Новгорода гнев свой неутолимый навел…

Слушая Оболенского, престарелый князь Владимир Долгорукий поначалу оживлялся, одобрительно двигал кустистыми бровями и крутил мшистой головой, потом укладывал голову на грудь и, впав в дрему, начинал сладко посапывать, но вскоре опять встрепенывался и поглядывал вокруг важно и заинтересованно. В отличие от него Василий Морозов ловил каждое слово новгородского посла, но ничем своих чувств не выказывал. Зато Семен Головин раздраженно ерзал и сопел. Ему все не нравилось — и многословие Оболенского, и внимание к этому многословию собравшихся, и чересчур яркий свет в палате, но в первую голову — поведение Пожарского.

А Пожарскому не до Головина было. Он давно догадался, к чему Оболенский свою страстную речь клонит. Да к тому, что Смуту, порушившую государские устои Русии, ей самой ныне не избыть — очень уж худо выборные цари Годунов и Шуйский себя показали. При одном самозванство на свет выплодилось, при другом страна от него и вовсе расшаталась, в измены и братоубийства впала. Ей теперь свежий самодержец нужен, в кровавых тяжбах за трон не замешанный, дружбой с поляками и литвой не замаранный — и непременно цесарского роду! Имени польского королевича Владислава, которому Москва и немало других городов сослепу присягнули, Оболенский при этом называть не станет, а лишь намекнет на то, что именно Речь Посполитая первому Лжедмитрию на русский престол сесть помогла, после чего одни ее вельможные паны в тушинском стане оказались, другие в Москве, на которую Тушинский вор пасть раззявил. Можно ли после этого польским ставленникам доверять? Задав этот вопрос, Оболенский вспомнит, как Москва за помощью к Шведскому королевству за дружбой и помощью против ляхов и тушинцев обратилась и как эта просьба не только Москву, но и Великий Новгород — при всех былых и нынешних сложностях — договорными обязательствами скрепила. И главное из этих обязательств — просить себе в государи шведского королевича. Лишь он новые силы в старые мехи влить сможет, а русский упадок к европейскому расцвету повернуть…

В своих ожиданиях Пожарский не ошибся. Именно так Оболенский цепь своих рассуждений и построил, но при этом добавил к ним обиду Великого Новгорода на земское ополчение Прокопия Ляпунова. Было дело, Ляпунов прислал к нему своего посланника воеводу Василия Бутурлина с просьбой помочь против ляхов со шведами о военном подкреплении договориться. Новгород на это согласием ответил. Более того, обязался часть предстоящих расходов на себя взять, а коли понадобится, одну из пограничных крепостей под заранее оговоренный выкуп заложить. И это в то время, когда Новгород сам нужду и опасности превеликие терпел. В любой день ему грозило нападение либо из Литвы, либо из Ливонии, либо из-под осажденного поляками Смоленска, а в новгородских землях шведы тем временем вольничали. Ну и что новгородцы за свои старания получили? — Очередные попирания! Ведь на переговорах с Якобом Делагарди Василий Бутурлин себя коварно повел. Опередив новгородских послов, он спросил графа, какие крепости шведский король хотел бы за поход на ляхов получить? Делагарди того и надо. Вместо одной он сразу шесть крепостей затребовал: Ладогу, Орешек, Иван-город, Ям, Гдов, не считая отданной еще Василием Шуйским Карелы. А Ляпунов вместо того, чтобы отозвать зарвавшегося Бутурлина, мимо новгородского воеводы Ивана Одоевского Большого Никитича прислал ему распоряжение — отдай-де в залог от нас Орешек и Ладогу. После этого граф-маршал Делагарди новгородский деревянный город взятием и взял…

— Мы за Ляпунова не в ответе, князь, — в очередной раз стряхнув с себя дремоту, подал голос боярин Долгорукий. — И за Василия Бутурлина тоже. Его поляки на дыбу брали, вот у него ум за разум и заходить стал.

— Чем старыми трениями со шведами глаза нам колоть, — разомкнул уста молчавший доселе воевода Морозов, — скажи лучше, Федор Тимофеевич, главное посольское слово, с которым ты к нам в Ярославль прибыл.

— Да, да, скажи! — горячо поддержал его Семен Головин. — А то ходим вокруг да около.

Сбитый с толку, Оболенский задумался, потом, исполнившись важности, изрек:

— Ведомо вам самим, честное собрание, что Великий Новгород от Московского государства отлучен никогда не был, и теперь бы вам так же, учиняя меж собою общий совет, быть с нами в любви и соединении под рукою единого государя. Для этого от матери и венценосного брата Густава Адольфа послан к нам шведский королевич Карл-Филипп. Да поможет он нам переложить печаль на радость! Да укрепит умами и душами!

При этих словах взгляды новгородцев скрестились со взглядами выборных из других городов и тут же разбежались.

— Это что же получается? — горестно вздохнул Пожарский. — При прежних государях послы и посланники прихаживали к нам из иных государств, а ныне из Великого Новгорода вы послы! Слушаю и своим ушам не верю. Разбудите, ежели сплю. Искони, как начали быть на Русийском государстве государи, не было меж нами порубежий — и впредь быть не должно! По моему разумению, мы здесь для того и собрались, чтобы совместный шаг на этом пути сделать. Правильно сказал князь Оболенский: Смута из многих причин сделалась, и первая из них та, что на государском верху ограда выше колокольни оказалась, царские милости в боярское решето стали сеяться, а земля, от самозванства затмясь, без истинного царя овдовела. За такие согрешения Бог всю землю и казнит, в который раз нам напоминая, что без Него свет не стоит, а без государя земля не правится.

— Истинно речешь, Дмитрий Михайлович! — одобрительно возвысил голос игумен Вяжецкого монастыря Геннадий. — Сердце государя в руке Божией, а коли государя нет, то и народ без сердца мается. Никак не можно земле без государя стоять!

— Верный слуга Богу царь всего дороже! — добавил Отрепьев-Смирной. — Царь думает, а народ ведает. По словам Степана Татищева, что у нас в Новгороде от ярославского Совета был, и вы к избранию на царство шведского королевича склоняетесь. Так ли это?

— Так! — подтвердил Пожарский. — Если королевич православную веру примет, тогда и мы готовы посодействовать. Однако сомнения нас не отпускают. Развейте их для обоюдной пользы.

— И в чем ваши сомнения заключаются?

— Не обижайтесь, други, если я невольное сравнение сделаю, — почтительно попросил Пожарский. — У всех на памяти, как польский король Жигимонт хотел дать на Московское государство сына своего, королевича Владислава, да через крестное целование коронного польского гетмана Жолкевского и через свои личные послания манил с год — и не дал. Вот и шведский король Карл так же собирался на Новгородское государство сына своего вскоре отпустить, но до сих пор, уже близко к году, государь-королевич в Новгороде так и не появился. Тут невольно подумаешь: а не выйдет ли с ним то же самое, что с польским Владиславом у Москвы вышло? Ведь ездили уже за королевичем в Стокгольм посланцы Великого Новгорода, полгода там под надзором почетными гостями просидели. Хорошо хоть, не солоно хлебавши, назад вернулись. А то польский Жигимонт наше посольство во главе с Василием Голицыным и митрополитом Филаретом Романовым, отправленное под Смоленск, до сих пор в заключении держит. Они от нужды и бесчестия, будучи в чужой земле, погибают. Тут у кого хочешь слезы закипят, а персты в кулаки сожмутся.