Клавдий. Нежданный император - Пьер Ренуччи Страница 58

Власть императорских вольноотпущенников проистекала именно из системы familia. Когда Августу потребовалось заложить основы центральной администрации, он естественным образом поручил scrinia (канцелярию) своим familiares, то есть домочадцам, в точности как любой paterfamilias поступал в своих частных делах. Так родились секретариаты, отвечающие за переписку (ab epistulis), финансы (a rationibus), апелляции, поданные на имя императора (a cognitionibus), архивы (a studiis) и ходатайства (a libellis).

Похоже, что при Клавдии эта специализация стала более четкой, судя по уточнениям, которые сообщает нам Светоний по поводу обязанностей некоторых вольноотпущенников. Паллант был секретарем a rationibus и как будто главенствовал в команде, если верить Тациту, который говорит, что он распоряжался финансами «как полновластный хозяин». Официально он заведовал казной Цезарей, но, должно быть, осуществлял надзор также над эрарием, поскольку, как мы видели, Клавдий присвоил себе право следить за этой казной. Благодаря этой роли Паллант, возможно, стал правой рукой принцепса. Полибий был секретарем a studiis, а Нарцисс — ab epistulis. Современные историки часто задавались вопросом: составляли ли эти люди нечто вроде правительства или Высшего совета, возглавляли ли специализированные департаменты? Избавимся сразу от всяких анахронизмов: императорские вольноотпущенники не были министрами в нашем понимании, поскольку не составляли коллегиального органа, разделяющего общую ответственность; главным была двусторонняя связь каждого из них с принцепсом. Не составляли они в то время и постоянный совещательный орган общего назначения, как Совет принцепса (consilium principis) начиная с правления Северов (193–217 годы). Это не мешало Клавдию собирать их при случае, как в тот раз, когда ему надо было найти себе жену после смерти Мессалины. Зато развитие и специализация канцелярий (scrinia) превращают их в нечто начинающее напоминать центральную администрацию в современном смысле слова, чем они станут, кстати, в правление Адриана. Хотя вольноотпущенники не министры и не советники, они сродни генеральным директорам.

Короче говоря, Паллант, Нарцисс и иже с ними были облеченными доверием слугами, повышенными до ранга смотрителей, чтобы удовлетворять возрастающие административные потребности. В этом качестве они давали советы императору в делах, находящихся в их ведении, а иногда и в других, если потребуется. В общем, центральная администрация рационализировалась — как и эрарий с назначением квесторов или налоговая и местная администрация с прокураторами. Естественно, это не нравилось традиционному политическому классу. Губернаторы-сенаторы или всадники без большого удовольствия получали инструкции (mandata) от вольноотпущенника ab epistulis; они с горечью взирали на то, что дела, которые они разбирали в первой инстанции, теперь изучает вольноотпущенник a congnitionibus, прежде чем вынести их на суд императора; наверное, им было не по душе, что вольноотпущенник a libellis рассматривает ходатайства, поданные императору частными лицами по административным или личным вопросам.

Полномочия, которыми наделили бывших рабов, сами по себе раздражали аристократов и всадников. Но это еще не всё. Их колоссальное состояние, нарочито пышный образ жизни, воздаваемые им почести воспринимались знатью как унижение, особенно если аристократы уже не могли поддерживать образ жизни, соответствующий их рангу. Светоний приводит несколько примеров успеха: Посид получил hasta pura — почетное копье, которое вручали участникам сражений; уже встречавшийся нам Феликс стал правителем Иудеи и женился на царице; Гарпократ получил право передвигаться в носилках; Полибий часто прогуливался в обществе обоих консулов, а Нарцисс получил знаки квесторского достоинства. Все, конечно же, были очень богаты, так что в одной шутке Клавдию даже советовали пойти в товарищи к своим вольноотпущенникам, чтобы поправить свои денежные дела… Но все рекорды в этой области побил Паллант, судя по раздражению, которое он вызывает у древних авторов. По словам Тацита, этот человек владел тремястами миллионами сестерциев. Чтобы представить себе, сколько это, надо знать, что самые крупные состояния колебались в пределах тридцати-шестидесяти миллионов, редко больше, а 30 миллионов были устойчивой формулой для обозначения богатства. Нарцисс, например, имел только… 40 миллионов (10 миллионов драхм, о которых говорит Дион Кассий, и есть 40 миллионов сестерциев), что кажется почти умеренным. Но даже если наши авторы немного преувеличивают, Паллант совершенно точно возглавлял бы рейтинг Who’s who того времени. Это не помешало сенату выступить однажды с предложением, чтобы выплатить ему еще 15 миллионов за счет государства в награду за внесенный им законопроект. Паллант великодушно отказался. Он принял только преторские знаки отличия, благодаря которым попадал в сенаторское сословие. Возмущенный Тацит иронично заключает: «И вот, начертанный на медной доске, был вывешен сенатский указ, в котором вольноотпущенник, обладатель трехсот миллионов сестерциев, превозносился восхвалениями за старинную неприхотливость и довольство малым».

Паллант, однако, очень гордился тем, что сэкономил эрарию 15 миллионов, — так гордился, что велел высечь надпись об этом подвиге в виде своей эпитафии. Эти сведения нам сообщает Плиний Младший, обнаруживший эту надпись на надгробии во время случайной прогулки: «Ему сенат за верность и почтение к патронам постановил дать преторские знаки и пятнадцать миллионов сестерций, каковою честью он остался доволен» ^[61]. Плиния это покоробило, так что он рассказал об этой истории в письме другу, завершив рассказ язвительной моралью: сколько комедии и глупости в почестях, которые порой роняют в эту грязь, эту мерзость, осыпая ими таких людей, как этот висельник, имевший наглость присудить их себе и отказаться от них, да еще и выставив себя образцом умеренности для потомков! Позднее Плиний возвращается к этой теме. Заинтригованный, он отправился в архив, чтобы отыскать постановление сената, осыпавшего своими милостями Палланта. Он глазам своим не поверил — и было отчего, поскольку сенат, искушенный в искусстве лести, превзошел сам себя. Плиний приводит целые пассажи из этого текста. Ограничимся одним отрывком, но письмо стоит того, чтобы прочесть его целиком: «Дабы Паллант, коему все они признают себя предельно обязанными, заслуженнейшим образом получил награду за свою исключительную верность и за исключительное усердие <…> для щедрости сената и римского народа не может представиться более удобного случая, чем возможность увеличить средства бескорыстнейшего и вернейшего стража императорского имущества». Короче, как говорит сам Плиний, рядом с этим постановлением эпитафия выглядит простой и скромной.

Если присмотреться, то в отношении сената к Палланту нет ничего поразительного. Напротив, оно вполне соответствует его общей линии поведения в рамках принципата. Давайте вспомним. С одной стороны, сенат больше не хочет править. Он предоставляет эту обязанность принцепсу и даже соглашается обходиться с ним как с царем, хотя он сам ведет себя по отношению к сенату как республиканский магистрат, которым официально считается. С другой стороны, сенат отказывается и играть роль правительственного советника, также сознательно предоставив ее familiares Augusti. Отсюда эта лицемерная лесть императору и его домочадцам, хороши ли отношения между ними и сенатом или нет. Если они хороши, перед господином лебезят, чтобы он продолжал хорошо себя вести и чтобы добиться от него желаемого; если они плохи, перед ним лебезят еще больше, чтобы продемонстрировать свои добрые намерения, пока подспудно плетутся заговоры. По необходимости льстят и вольноотпущенникам, если те влиятельны и в чести у государя. В этом плане случай с Паллантом символичен. Почему сенаторы принялись вдруг превозносить вольноотпущенника? Просто потому, что Клавдий указал: внесенный им законопроект был разработан Паллантом. Большего и не требовалось, чтобы сенат присвоил тому преторские знаки и премию в 15 миллионов. Кстати, сам Клавдий и ответил, что его сотрудник примет первые, но отказывается от второй. В общем, не будем заблуждаться. Сенаторам не было никакого дела до Палланта. Пышные почести, которыми они хотели его наделить, на самом деле были ясным сигналом императору, который можно расшифровать следующим образом: «Ты прекрасно управляешь страной вместе с превосходными советниками, ты видишь, что мы тебе для этого не нужны, продолжай в том же духе, и мы проголосуем за любые постановления, какие захочешь…»