Крымская война - Евгений Тарле Страница 58

В ночь с 13 на 14 мая произошло заседание дивана. После заседания Решид-паша поспешил повидаться с Меншиковым и уведомил его, будто он, Решид, произнес длинную речь, горячо советуя товарищам подчиниться всем требованиям России. Тотчас же после свидания с Меншиковым Решид-паша повидался с лордом Стрэтфордом-Рэдклифом и сообщил ему правду, т. е. что в длинной речи, которую действительно произнес, он решительно советовал султану отклонить русские требования.

Вечером 14 мая Решид-паша со Стрэтфордом вдвоем составили ответ Меншикову, который должен был быть вручен русскому послу от имени султана. Писал, конечно, Стрэтфорд, потому что турецкие дипломаты были больше искушены в устных, чем в письменных переговорах и норовили всегда устраиваться так, чтобы антирусские ноты им писали англичане, а антианглийские ноты — писали бы русские: турецкие министры вполне полагались при этом на искусство и ехидство гяурских перьев. 15 мая утром Решид-паша снова виделся с Меншиковым, но не решился сразу уведомить его об отказе, а к вечеру Меншиков получил от Решида бумагу, в которой турецкий министр просил об отсрочке на шесть дней для окончательного ответа. Меншиков все еще верил Решиду, который лгал до курьеза беззастенчиво: достаточно почитать в собственном докладе Меншикова графу Нессельроде выдержки из горячей и убедительной речи Решид-паши в пользу уступок России, — из той речи, которую Решид никогда не произносил, а выдумал ее тут же на месте в разговоре с Меншиковым ^[150]. Трудно себе представить более наглую подделку под все то, что Меншикову желательно было бы услышать из уст турецкого министра. Это Решид перестраховывался на случай русской конечной победы. В тот момент Меншиков еще ему отчасти верил.

15 мая вечером Меншиков отправил Решид-паше ноту, в которой уведомлял его, что он принужден разорвать дипломатические отношения с Высокой Портой. Но, принимая во внимание, что Решид-паша лишь совсем недавно вступил в должность, и в надежде на благое «просвещающее» действие, которое окажет Решид-паша (dans l'esp quo les lumi que vous у apporterez…), князь Меншиков согласен еще поотложить свой отъезд. Он просит Решида взвесить «неисчислимые последствия и великие несчастья», которые падут на голову министров султана, если они будут продолжать упорствовать. Это было повторением той устной «строгой речи», с которой Меншиков уже 15-го утром обратился, по своему собственному показанию, к Решид-паше.

Уже в тот же день, 15 мая, князь Меншиков с частью посольского персонала переехал на привезший его в Константинополь военный пароход «Громоносец», стоявший у Буюк-дере. Волнение охватило все константинопольское население. Лорд Стрэтфорд-Рэдклиф и французский посол Лакур ежедневно — и 13, и 14, и 15, и 16 мая — доводили до сведения султана и его министра и повторяли на все лады, что Турция будет поддержана Англией и Францией.

Австрийское посольство следило с напряженнейшим вниманием за этими последними действиями двух противников: Меншикова, равнодушно взирающего на исчезновение всякой надежды на мир, и Стрэтфорда-Рэдклифа, определенно агитирующего султана за войну, но скорбно печалующегося перед всеми европейскими представителями о неуступчивости Меншикова и об упрямстве турок. Австрийское правительство в самом деле не желало войны, — и не желало именно потому, почему ничего против нее не имел тогда Меншиков: граф Буоль и его агенты боялись разгрома Турции.

Уже на выезде, сидя в Буюк-дере, Меншиков получил 18 мая письмо, отправленное из Вены начальником австрийского штаба Гессом еще 9 мая. Гесс с ударением хвалит мнимый «примирительный дух» (cetesprit conciliateur) князя и желает ему успеха «для вас, как и для нас» (т. е. австрийцев) ^[151]. Чем объясняются миролюбивые настроения Австрии, Меншиков, конечно, понимал и знал также, несомненно, что и Стрэтфорд-Рэдклиф и французский посол в Константинополе Лакур очень стараются завербовать австрийцев. Уже разорвав дипломатические сношения с турками, накануне отъезда, Меншиков уведомил Гесса, что Сардиния предлагает Турции оборонительный союз, посылку войск и «может быть, эмигрантского легиона» (une l des) По мнению русского посла, это должно было прекратить всякие попытки союзников завербовать Австрию. А на самом деле подобные слухи, пугая австрийского императора перспективой конечной потери Ломбардии и Венеции, напротив, все более и более заставляли его искать расположения Наполеона III, от которого вполне зависело удержать либо толкнуть Сардинское королевство к войне против Австрии ^[152].

Но, конечно, не в эти дни и не в константинопольском посольстве, которое до июня 1853 г. возглавлялось даже не посланником, а временным поверенным в делах, должен был решиться вопрос о позиции Австрии, а только в Вене и позже.

* * *

Остается в заключение отметить, как усердно фальсифицирует новейшая английская историография историю посольства Меншикова.

Что касается событий, связанных с роковым разговором 9 января 1853 г., то здесь инициатива царя в дипломатических действиях, которые были направлены к разделу турецкой территории, не может быть оспариваема. Но, конечно, вовсе не эта аксиома, против которой никто и не спорит, является грубой, недопустимой исторической фальсификацией, вопиющим насилием над очевидными фактами, извращением исторической правды.

Безобразной ложью является утверждение, будто провал миссии Меншикова был обусловлен только неуступчивостью Меншикова, которая сделала бесплодными все усилия искреннего «миролюбца» и неутомимого «миротворца» лорда Стрэтфорда-Рэдклифа, стремившегося якобы урезонить турок и побудить их к уступкам русским требованиям. Кричащая правда, которую даже целые вороха фальсификации не могут заглушить и подавить, заключается в том, что именно английский посол изо всех сил и очень оперативно боролся против мирного исхода переговоров Меншикова с турками, именно он последовательно и успешно срывал все попытки и визиря и Меншикова прийти к какому бы то ни было приемлемому соглашению, и этим он вполне последовательно и естественно увенчал здание всей своей личной долгой карьеры, всегда без исключения еще с конца 20-х годов XIX в. строившейся на разжигании вражды к России в английском правительстве и обществе, а также в турецких правящих кругах.

Говорить то, что с особенным чувством и азартом утверждает Темперлей (который идет по пути извращения истины гораздо дальше всех своих предшественников в данном случае), доказывать, что Стрэтфорд-Рэдклиф не только не разжигал пожар, а тушил его, — значит, в самом деле называть черное белым, а белое черным и глядеть на вещи через какую-то камеру-обскуру, показывающую наблюдаемые предметы в перевернутом виде.

Прежде всего следует признать крайне стилизованными даже те (количественно очень немногие) документы, которые как Темперлей, так и другие историки, писавшие об этом прежде, вроде американца Порьира Вернона («New lights on the origins of the Crimean War» в «Journal of Modern History», 1931), кладут в основу изложения. Очень многие английские послы часто — а Стрэтфорд-Рэдклиф почти всегда — писали свои официальные служебные донесения лондонскому начальству именно так, чтобы их можно было в любой момент опубликовать в виде «Белой книги», белоснежная невинность которой и должна убедить всех и каждого в вечном, нерушимом миролюбии и голубиной кротости и чистоте намерений британской политики. Непорочное зачатие этих невинных «Белых книг» именно и происходит в укромных помещениях английских посольств. А уж как давать настоящий отчет о своих действиях, как всерьез осведомлять свое правительство и через какие каналы пересылать в Лондон то, что нужно, — об этом никаким Темперлеям никогда никто в форейн-оффисе не рассказывал и ничего не показывал.