Аденауэр. Отец новой Германии - Чарлз Уильямс Страница 58

Покидая Мария Лаах, Аденауэр все еще тешил себя надеждой на то, что гитлеровская революция закончится тем же, чем все революции обычно кончаются: революционеры пожрут друг друга, и он получит возможность вновь вернуться к своей политической карьере. Когда один из его гостей в Лаахе, бывший коллега по партии Центра Рудольф Амелюнксен, выразился в том смысле, что Гитлер, пожалуй, года два наверняка протянет, Аденауэр воскликнул: «Два года? Нет, ни в коем случае! Тогда я буду уже слишком стар, чтобы начать все заново». Оба в данном случае ошибались, но, впрочем, у нашего героя были в это время более насущные проблемы, чем те, что касались перспектив его будущего как политика. Надо было просто сперва выжить.

Переезд в Берлин был в этом смысле неплохим ходом. В большом городе было легче затеряться, а может быть, и найти какую-нибудь работу. Наверняка его ободрил тот факт, что старший сын Коко как раз сумел получить место стажера в крупной берлинской фирме; если это удалось ему, неопытному юнцу, то почему не удастся мне? Таков примерно мог быть ход его мыслей. Кроме того, близость к центру власти была нелишней в обстановке, когда первоочередной задачей для него было добиться снятия выдвинутых против него обвинений. И впрямь кое-чего удалось добиться: из Кёльна в министерство внутренних дел Пруссии пришла бумага, где говорилось, что «с политической точки зрения продолжение следствия не представляет более интереса». Правда, большего ему так и не удалось выяснить.

В начале марта Аденауэр ненадолго вернулся в Лаах. Взгляды Хервегена за это время успели уже кардинально поменяться: он не скрывал своего разочарования новым режимом. «Сумерки богов!» — заметил но этому поводу Аденауэр, возможно, не совсем кстати. Для него ситуация только изменилась к худшему. Монастырь теперь был под постоянным наблюдением, ходили даже слухи, что его вообще скоро закроют. Было время поста, холод пробирал до костей, и через несколько дней Аденауэр решил ехать обратно в Берлин. «Годовщину моего «отъезда» из Кёльна я «отпраздную» в Берлине», — с горькой иронией пишет он 4 марта Доре Пфердменгес.

В конце марта он еще раз заезжает в Лаах, вероятно, для того, чтобы забрать оставшиеся вещи. К этому времени он нашел подходящую квартиру в Бабельсберге, на берегу озера Грибниц-зее, почти на границе между Берлином и Потсдамом. Этот район шикарных вилл за последний год обезлюдел: их владельцы, банкиры и торговцы «неарийского» происхождения, оказались достаточно предусмотрительными, чтобы вовремя эмигрировать. Владелец виллы по Аугустусштрассе, 40, которую облюбовал Аденауэр, тоже собирался последовать их примеру и с радостью сдал свое владение известному противнику гитлеровского режима. Договор аренды был заключен на год, размеры арендной платы были вполне приемлемыми. В мае вся семья Аденауэров переехала на новое место жительства.

Переселение прошло в два этапа. 3 мая из Мария Лаах прибыл глава семьи, двумя днями позже из Кёльна приехала Гусей с четырьмя детьми. Дом был прекрасно меблирован, к нему примыкал обширный, хотя и сильно запущенный, сад. Был даже бассейн. Словом, все устроилось как нельзя лучше. Детишкам, правда, было трудно освоиться в новой школе, а глава семьи все еще испытывал тревогу за будущее, но по крайней мере все теперь были вместе.

9 июня пришло ободряющее известие от кардинала Шульте: три дня назад кёльнский суд закрыл дело бывшего бургомистра за недостатком улик. Аденауэр ждал такого решения, но одно дело ждать, другое — когда эти ожидания сбываются. Одной проблемой стало меньше.

Оставались неясными перспективы его собственного иска к новым городским властям, где он оспаривал размеры выделенного ему вспомоществования — нормальной пенсией бургомистра эту тысячу марок действительно было трудно назвать. С деньгами было по-прежнему напряженно. Аденауэру пришлось продать некоторые из своих картин и часть сада на Макс-Брухштрассе. У Гусей украли ее драгоценности, но, к счастью, они были застрахованы, и семья получила какую-то сумму от страховой компании. Хейнеман прислал очередной «заем». Все это быстро расходилось, но все-таки они кое-как держались на плаву.

Глава семьи ввел строгое разделение домашнего труда: сам он занимался покупками и садом, Пауль чистил обувь для всех членов семьи, за Лоттой была стирка, за Либет — уборка, только трехлетний Георг был освобожден от трудовой повинности. Карманные деньги распределялись в строгом соответствии с количеством и качеством произведенной работы. «В жизни никто ничего не получает даром», — поучал он ребятишек. Он помогал им с уроками, занимался с ними плаванием (включая и малыша Георга), много гулял, учил их распознавать разные дикие растения и травы. Июнь 1934 года прошел под знаком некоей чуть ли не идиллии.

Все кончилось в последний день месяца. Вечером 30 июня началась кровавая оргия, ставшая развязкой давно тлевшего конфликта между Гитлером и одним из его ближайших сподвижников, главарем штурмовиков Эрнстом Ремом. Суть конфликта была проста: Гитлер нуждался в поддержке офицерского корпуса рейхсвера, он хотел стать преемником Гинденбурга на посту президента и понимал, что без его генералов этого ему не добиться. Рем же был типичным революционером: он хотел, чтобы его СА стали ядром вооруженных сил рейха, отодвинув на задний план «консервативных» генералов; кроме того, он считал, что его и его дружков обошли при раздаче должностей: ему самому достался всего лишь пост министра без портфеля, а другие лидеры штурмовиков вообще остались ни с чем.