Молодая Екатерина - Ольга Игоревна Елисеева Страница 58

Для того чтобы сохранить расположение мужа, внушить ему доверие, удержать зыбкую, неверную симпатию, наша героиня приложила огромные усилия. Тем горше был ничтожный результат. Пока возле великого князя не имелось никого другого, он шел изливать горе жене. Но стоило рядом появиться кому-то еще, вроде принца Августа, и Петр мигом наделял нового «конфидента» своей благосклонностью. У Екатерины не было ни малейшей гарантии ее влияния. Напротив, имелись все основания полагать, что легкомысленный супруг подарит своей близостью первого встречного и выболтает все тайны.

Строить на такой шаткой основе политические планы не стоило.

Тем временем в 1750 г. создалась ситуация, когда великий князь мог снова выйти из политической тени. Между Россией, Швецией и Данией начались консультации о судьбе герцогства Голштинского. Обойти Петра оказалось невозможно, хотя Бестужев предпочел бы решить судьбу далекого немецкого владения без участия суверена. Однако тетушка предоставила племяннику право участвовать в переговорах и даже самому вести консультации. Это было явным знаком неудовольствия по отношению к канцлеру: тот откровенно проморгал сближение Стокгольма и Копенгагена и тайный договор между этими дворами.

Сделаем шаг назад, чтобы понять ситуацию во всей ее полноте. С того момента, как Елизавета провозгласила голштинского герцога своим наследником, политика России на севере оказалась тесно связана с судьбой его владений. Нередко императрица предпринимала шаги, которые не могли одобрить ее советники. Например, в 1742 г. России было выгодно поддержать Данию против Швеции, пожертвовав для этого крохотным приморским герцогством. Однако государыня решила сохранить Голштейн и тем укрепить значение своего наследника.

Уже тогда, всего через несколько месяцев после приезда Петра в Москву, его владения – слова доброго не стоившие, по мнению большинства русских вельмож, – застряли у огромной империи как кость в горле. Развязать гордиев узел отношений Петербурга, Стокгольма и Копенгагена, сохраняя Киль за цесаревичем, было трудно. А в свару незримо вмешивались Париж и Потсдам, только запутывая ситуацию. В какой-то момент вся работа Коллегии иностранных дел оказалась парализована.

В Киле текущими делами герцогства ведал Тайный правительственный совет, созданный еще в 1719 г.³⁶⁵ Именно его и следует считать правительством Голштинии, не путая, как это иногда случается³⁶⁶, с другим органом – Голштинским дипломатическим представительством в Петербурге. Последнее занималось, главным образом, территориальными спорами с Данией из-за Шлезвига. Это же ведомство осуществляло связь между Петром Федоровичем и Тайным советом на родине. Руководил представительством Иоганн Фрайхер фон Пехлин, опытный и надежный министр.

В мемуарах Екатерина отзывалась о нем с уважением: «Он не лишен был ни знаний, ни способностей; в этой короткой и толстой фигуре жил ум тонкий и проницательный; его обвиняли только в неразборчивости в средствах». Здесь голштинский вельможа мало отличался от Бестужева, и они быстро поладили. «Великий канцлер… имел к нему большое доверие, – продолжала наша героиня, – и это был один из его ближайших сотрудников»³⁶⁷.

Как мы сказали, задачей представительства были переговоры с Данией по территориальным вопросам. Елизавета Петровна распорядилась, чтобы окончательные решения в каждом случае исходили от самого великого князя. То ли она хотела таким способом приучить племянника к государственным делам, то ли внешнее сохранение за ним некоторых политических прав при самом жестком внутреннем контроле должно было кое-как примирить юношу с занимаемым положением. К тому же не следовало показывать иностранным дипломатам, что наследник фактически посажен под домашний арест.

Если верить Екатерине, ее супруг сочетал искреннюю любовь к Голштинии с ленью и нерадивостью в делах. Ему становилось скучно работать с Пехлином, докладывавшим о трудном положении финансов герцогства, он быстро утомлялся, хотя вникал в подробности. Такое поведение очень напоминает рассказы Штелина о занятиях Петра науками. Предмет приложения усилий изменился, а образ действий остался прежним. «Этот страстно любил свою Голштинскую страну, – писала Екатерина о муже. – С Москвы уже докладывали Его Императорскому Высочеству об ее несостоятельности. Он попросил денег у императрицы. Она дала немного»³⁶⁸. По сведениям английского дипломата Гая Диккенса, великий князь в июле 1750 г. получил от государыни 60 тыс. рублей в качестве подарка за участие в переговорах с Данией и за твердость на них³⁶⁹.

Сама по себе сумма не могла покрыть нужд герцогства. Ею были уплачены «неотложные долги» наследника в России. До Киля ни копейки не дошло. «Пехлин представлял дела в Голштинии со стороны финансов безнадежными; это было нетрудно, потому что великий князь полагался на него в управлении и мало или вовсе не обращал на него внимания, так что однажды Пехлин, выведенный из терпения, сказал: “Ваше Высочество, от государя зависит, вмешиваться или не вмешиваться в дела его страны; если он не вмешивается, страна управляется сама собою, но управляется плохо”»³⁷⁰.

Зато Петру удавались шумные жесты. В августе 1745 г. он с позором выгнал от себя датского полномочного министра Фридриха-Генриха Хеусса, осыпав его «градом оскорблений». Тогда же французский посол Луи Дальон писал: «Великий князь – принц гордый и, судя по многим признакам, немалую будет питать склонность к войне, о примирении же не желает и слышать»³⁷¹.

Дания, как и в 1732 г., предлагала один миллион рейхс-талеров за отказ от Шлезвига. Но советники Петра сумели построить диалог так, что обсуждалось и возвращение потерянных герцогством земель, и датская денежная субсидия, которая рассматривалась не как плата за покупку владений, а как компенсация морального и материального ущерба. Конечно, это только затягивало переговоры.

Видя неуступчивость Петра, датский двор решил действовать «мимо него». Вместо денег был предложен обмен Шлезвиг-Голштейна на Дельменгорст и Ольденбург. Правда, обратились на сей раз не к великому князю, а к его дяде, шведскому кронпринцу. Дело в том, что Адольф-Фридрих (с 1751 г. шведский король Адольф-Фредерик) считался, помимо прочего, и наследником своего племянника, буде тот скончается бездетным. А разговоры о слабом здоровье и бесплодии Петра занимали в дипломатической переписке немалое место.

Вспомним слова Финкенштейна о том, что цесаревич «не обещает ни долгой жизни, ни наследников». В другом донесении министр писал: «Надо полагать, что великий князь никогда не будет царствовать в России; не говоря уже о слабом здоровье, которое угрожает ему рановременною смертью». В 1757 г. французский посол маркиз Поль-Франсуа де Л’Опиталь почти повторил отзыв прусского коллеги: «Если великий князь при своем слабом здоровье будет продолжать свой образ жизни, то скоро умрет»³⁷². Сама по себе эта информация несильно противоречила истине: Петр был болезненным человеком. Но надо полагать, что распространялась и афишировалась она намеренно, из соображений политической конъюнктуры. Тождественность отзывов позволяет предположить единый источник. Заинтересованным лицом в данном случае являлся канцлер.