Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев Страница 58

Израильское посольство считало, что Визенталь хочет стать президентом общины. «Борьба за власть в общине, – докладывал посол Израиля в Австрии Михаэль Симон, – ведется обоими лагерями яростно и грубо и сопровождается личными нападками – главным образом на президента общины, которого обвиняют в том, что во времена нацистов он вел себя крайне сомнительно, и, возможно, в этом есть доля правды».

Президентом общины был доктор Эрнст Фельдсберг. Визенталь распространил документ за подписью одного из людей Эйхмана, из которого явствовало, что в 1939 году Фельдсберг участвовал в селекции евреев, выселяемых нацистами в окрестности города Ниско на юго-востоке Польши – перевалочный пункт, откуда их отправляли на смерть. Это было самое ужасное обвинение, выдвинутое во время предвыборной кампании. «Судя по всему, – писал Визенталь, – венская община – это единственная еврейская община в мире, во главе которой стоит человек, занимавший административную должность во времена нацистского режима». Визенталь не утверждал, что президент общины сознательно принимал участие в уничтожении евреев, но в соответствии с «законом Визенталя», который он пытался ввести еще в Линце, требовал осуждать любую форму сотрудничества с нацистами. Он говорил, что во время своего пребывания в Израиле заметил глубокую пропасть между израильской молодежью и евреями диаспоры, и, по его мнению, это объяснялось тем, что европейские евреи сотрудничали с нацистами, а тот факт, что один из коллаборационистов еврейскую общину возглавлял, углублял эту пропасть еще больше.

На первый взгляд все эти споры носили характер вполне принципиальный, но на самом деле они почти всегда имели личную подоплеку и за ними скрывалась борьба амбиций.

Как и ранее в Линце, так и сейчас Визенталь утверждал, что руководители общины являются игрушками в руках Социал-демократической партии. «Еврейская община Вены, – писал он, – это раковая опухоль на теле еврейской жизни». Израильский посол в Австрии был с ним согласен. «Из всех еврейских общин, с которыми я успел познакомиться за время работы за границей, венская, несомненно, худшая из всех, как, впрочем, и ее лидеры», – докладывал он в Иерусалим.

Визенталь пытался заручиться поддержкой журналистов, депутатов израильского кнессета и Всемирного еврейского конгресса, но Нахум Гольдман вмешиваться отказался. «К этому вопросу, – писал Визенталь с явной неприязнью, – есть два подхода: эмоциональный, с уважением к мертвым, и политический. В политической сфере я с Гольдманом соревноваться не могу».

Своего апогея конфликт достиг несколько месяцев спустя, когда венская еврейская община захватила Центр документации.

Сначала Визенталю предложили удвоенную зарплату, но потребовали, чтобы он подчинялся руководству общины, однако он предпочитал уволиться. «Они хотели, чтобы я стал слугой Крелла», – писал он. Посол Израиля Симон его поддерживал. «Следует подчеркнуть, – докладывал он своему начальству, – что эта операция была проведена президентом и директором венской общины очень хитро и под демократической вывеской, но не очень умно». Он считал, что главы общины попросту не понимали, какой большой силой обладает Визенталь. «В качестве профессионального охотника за нацистами, – отмечал посол, – он сумел навести в Австрии ужас на очень многих людей, включая членов правительства, и у него есть свободный доступ ко всем министрам». Была, по его словам, у этой истории и подоплека политическая. Дело в том, что австрийской полицией командовал один из лидеров Социал-демократической партии Франц Ола, занимавший в правительстве пост министра внутренних дел, и именно он был виноват в том, что Карлу Зильбербауэру – полицейскому, арестовавшему Анну Франк, – было разрешено вернуться на службу в полицию вскоре после того, как Визенталь его разоблачил. Скандал с Зильбербауэром, писал Симон, причинил Ола большие неприятности, и он велел своим людям в еврейской общине Визенталя приструнить, «каковая просьба (или приказ) была его еврейскими лакеями немедленно выполнена». Визенталь отреагировал полной пафоса статьей под заголовком «Я обвиняю!». «С 1945 года, – писал он в статье, – я состою на службе только у своей еврейской совести, верности еврейскому народу и памяти о мертвых. Так будет и впредь».

Тогда руководство решило больше не ждать и потребовало от него освободить помещение. Его просьба сдать ему помещение в аренду была отклонена. Замки на дверях Центра поменяли, и поначалу ему даже не разрешили пользоваться документами, собранными им с таким трудом. В официальном письме община уведомила израильское посольство, что Центр перешел под ее руководство, аналогичное уведомление было разослано в газеты, а в апреле 1964 года община опубликовала отчет, где говорилось, что Визенталь ничего не делал, а архив находится в страшном беспорядке. На самом же деле как раз в то время Визенталь работал над делом, которому в будущем было суждено стать одним из самых крупных его достижений.

В этой истории тоже не все до конца ясно, но версия Визенталя в целом вполне приемлема.

В начале 1964 года он сидел в тель-авивском кафе «Ровал», наслаждался солнечным светом, заливавшим берег Средиземного моря, думал о снеге, которым в этот момент была засыпана Вена, и ожидал своего приятеля Зеева Пората, с которым когда-то изучал архитектуру. Порат прийти не мог и позвонил, чтобы сообщить об этом, в кафе. Как было принято в те времена в израильских кафе и гостиницах, Визенталя позвали к телефону по громкоговорителю, и, как только он встал со своего места, некоторые из посетителей кафе повернулись, чтобы посмотреть на человека, чье имя они знали из газет. Когда он вернулся к столику, за ним уже сидели три женщины. Одна из них извинилась, сказала по-польски, что нуждается в его помощи, и спросила, не знает ли он случайно «Кобылу из Майданека».

Чем больше женщина говорила, тем сильнее волновалась. Она сказала, что никогда не забудет ребенка, которого один из новоприбывших узников нес на спине в рюкзаке. Надзирательница-эсэсовка, прозванная «Кобылой», приказала мужчине вынуть из рюкзака вещи и увидела там ребенка. Мужчина схватил ребенка и побежал. «Кобыла» бросилась за ним, догнала его и застрелила ребенка из пистолета. У нее был также кнут, которым она жестоко хлестала всех подряд. Женщина из кафе «Ровал» знала, как «Кобылу из Майданека» звали: Гермина Браунштайнер.

Вернувшись в Вену, Визенталь нашел это имя в одной из своих папок, и оказалось, что Браунштайнер уже представала перед судом, только не за свои преступления в Майданеке, а за те, что совершила в женском лагере Равенсбрюк. Ее приговорили к трем годам тюрьмы; в 1949 году сообщение об этом процессе было опубликовано в одной из венских газет. Однако злодеяния, совершенные Браунштайнер в Майданеке, на суде только упоминались, и Визенталь полагал, что если сумеет ее разыскать, то Браунштайнер можно будет отдать под суд вторично.

В документах, относящихся к процессу 1949 года, он нашел ее тогдашний адрес, отправился по нему, поговорил со старушкой, помнившей Браунштайнер еще девочкой, и та дала ему адрес ее родственников, после чего он, по его словам, послал по этому адресу парня, имени которого не называет. Парень позвонил в дверь, сказал, что путешествует по этим местам, и спросил, не живут ли случайно в этом доме его дальние родственники. Его пригласили войти, и в ходе светского разговора о красивых пейзажах и погоде он как бы между прочим сказал, что у него есть дядя, осужденный на пять лет тюрьмы за преступления, которые он якобы совершил во время войны, хотя на самом деле он абсолютно невиновен. «То же самое произошло и с нашей родственницей, – сказали ему родственники Браунштайнер, – но, к счастью, теперь она живет в Канаде, в городе Галифакс. Ее новая фамилия – Райен».