Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор Страница 58

Уже в сгущающихся сумерках короткого декабрьского дня процессия прошествовала между сотнями трепещущих на иерусалимском ветру факелов в храм Соломона, где приглашенных ждал роскошный пир. За столом льстецы принялись петь Мелисенде дифирамбы:

– Ваше величество, нет сомнения, что перед нами лучшие, благословенные времена! Мать и сын на троне – это так трогательно! Воистину, королева в храме напоминала Пречистую Деву!

Тут даже ближайший советник и вернейший сторонник королевы Менассе д’Иерже не выдержал:

– Ее величество короновали не раз, но Пречистой Девой провозгласили впервые!

Вальтер Гранье, синьор Кейсарии, похвалил юного монарха:

– Король унаследовал красоту матери и все замечательные достоинства отца. К тому же наш новый повелитель сведущ в законах и образован!

На озадаченных лицах своих баронов Бодуэн словно прочитал: «Бог с ней, с неподобающей рыцарю ученостью, лишь бы прочнее отца в седле держался!» Юный венценосец поклялся, что отныне заслужит славу воина, а не ученого монаха.

И только патриарх Уильям, так и не оправившийся полностью с тех пор, как скончался его друг – король Фульк, расстроенно пробормотал, уткнувшись в опустошенную чашу:

– Впервые престол Святого города занял родившийся в Утремере пулен. Впервые Европа не знает в лицо правителей Иерусалима.

– Никто не предан этой земле больше, чем пулены, – твердо возразил британскому норманну родившийся в Утремере Барисан д’Ибелин.

Мелисенда подняла кубок:

– Я пью за благоденствие и процветание нашего королевства, за благополучные новые времена! За то, чтобы на наших границах воцарился мир!

Пирующие захлопали, закивали, согласно опустошили свои чаши. Но Бодуэн не пил и не хлопал. Только подхалимы объявляют женскую трусость и слабость мудростью!

– За завоевание Аскалона! – выкрикнул молодой король срывающимся голосом, и рыцари шумно поддержали своего нового предводителя.

Мелисенда покровительственно положила руку на плечо отрока:

– Все в свое время, мой милый сын.

Даже после его коронации она пыталась обращаться с ним, как с дитятею! Он докажет матери, что ее старший отпрыск превратился во взрослого и сильного воина! Бодуэн отклонился от ее руки, встал и неожиданным баском заявил:

– Наглые шайки бедуинов захватили нашу крепость аль-Вуэйру. Благородные рыцари, верные вассалы, друзья мои! Немедленно по завершении торжеств мы двинемся в Заиорданье, вернем себе нашу твердыню! Вырубим под корень оливы и финики разбойников, разорим их край!

Ответом ему было бурное ликование. Лишь Мелисенда с трудом сохраняла на лице любезную улыбку да патриарх Уильям продолжал горестно бубнить себе под нос:

– Лиха беда начало, если на троне неоперившийся юнец и женщина. Наш Бодуэн начал рваться из-под материнской юбки, не оторвать бы ему полстраны с подолом.

В начале весны пришло время Констанции разрешиться от бремени. Она дала себе зарок, что ни за что на свете не будет визжать резаным поросенком, как Изабо. Запаслась спасительными образами Пречистой Девы, затвердила все известные отцу Мартину и Грануш молитвы о благополучном исходе родов, обвесилась облегчающими роды агатами, янтарем и кораллами, опочивальню заново освятили и окропили, напротив кровати поместили огромное распятие. Несмотря на повязанный пояс с жизнеописанием покровительницы рожениц святой Маргариты, несмотря на специальный страшный стул, на экзаменованную и утвержденную капитулом повитуху, боль и страдания превзошли все опасения Констанции. Если она смогла удержаться от крика, то не столько из-за своей силы воли, сколько благодаря опытной армянской повивальной бабке, строго следившей, чтобы роженица тужилась только во время схваток, а также благодаря настойке каннабиса, приготовленной незаменимым Ибрагимом ибн Хафезом. К утру измученная княгиня родила чудесного, толстого, красивого, крупного младенца.

Ах, ее сын! Ее мягкий, душистый, теплый первенец! Констанция лежала в поту и в крови на смятых, грязных простынях, усталая, в испачканной, порванной шемизе, а ей казалось, что она покоится на облаке ладана и источает елей, такое ощущение таинства осеняло ее с новорожденным, уподобляя чуть ли не Богоматери с Агнцем. Она не могла разжать объятия, оторвать взгляд от темно-синих глаз крошки, перестать гладить пушистую головушку, целовать крохотные пальчики. В прелестном красном, сморщенном комочке продолжилась их с Раймондом любовь, в своем малютке они соединились, богоданный малыш унаследовал кровь ее отчаянных предков-норманнов, а одновременно по жилам крохотного птенчика текла и кровь правителей Пуатье, Аквитании и Франции. Пусть нераспустившийся лилейный бутон антиохийского дома покамест больше походил на помятый персик, в Боэмунде III Антиохийское княжество получило залог будущего. И в этом заслуга Констанции была не меньше, чем Раймонда.

Никогда до сих пор она не испытывала столь невыносимую боль. Детство было полно оскорблений, беспомощности и страха, из-за которых она не любила вспоминать свою жизнь до появления Раймонда, но даже тогда она не знала ни голода, ни холода, ни настоящей телесной муки. Теперь Констанция впервые перетерпела истинные страдания, впервые плоть ее рвалась, как от жестокой пытки. Но, в отличие от детских унижений, в теперешних терзаниях не было ничего постыдного. Хоть родовые муки и являлись наказанием за первородный грех, они не были напрасными, потому что привели к появлению сына, нового человечка. Они, как страдания святых, послужили достойной, высшей цели. Раймонд ради этой земли выносил походы и сражения, наконец-то и она совершила собственный вклад, подарив мужу и Антиохии наследника. Даже если рождение Боэмунда III окажется единственным из всех славных деяний, о которых мечталось в детстве, она сможет гордиться собой.

Пока служанки обмывали мягкими губками тело роженицы, приглаживали потемневшие от пота, свалявшиеся в колтун волосы, Грануш уже суетилась, кутала младенца, сияла всеми морщинками, восторгалась:

– Пупуш ты мой родименький, сказка моя золотая, вишенка в сахаре, лучшее перышко в крылышке…

Даже не замечала, что настоящий ее пупуш валялась на мокрой простыне едва живая, умирая от жажды! Пересиливая навалившуюся свинцовую усталость, Констанция прошептала спекшимися губами:

– Пить, Грануш, пить…

Отхлебнула вина, с усилием приподнялась на локте, упрямо заявила:

– За Боэмундом III будет ухаживать Жаклин.

Грануш закудахтала добрым старушечьим смехом:

– Вот богатырь у нас народился! Пришел и в единый миг старую татик покорил! Теперь, чтобы ни случилось, у княжества будет хозяин!

Констанция только что сама радовалась именно этому, но от мамушкиной болтовни ее радость скисла, как молоко в жаркий день. Откинулась на подушки, возразила: