Барклай-де-Толли - Сергей Нечаев Страница 58

События этого дня генерал Богданович описывает следующим образом:

«Ничто не мешало войскам Жюно выйти на московскую дорогу, что, без всякого сомнения, не только заставило бы нас отказаться от обороны позиции за Строганью, но и поставило бы наш отряд в весьма опасное положение. Но Жюно, по уверению некоторых писателей, уже страдавший припадками сумасшествия, вместо того, чтобы решительно занять большую дорогу, скрыл свои войска в Тебеньковском лесу и не пошел далее» [19. С. 297].

* * *

А в это время в районе Лубино — у Валутиной горы — корпус маршала Нея атаковал арьергард Барклая-де-Толли, прикрывавший отход русской армии от Смоленска. Именно здесь генерал П. А. Тучков 3-й [37]на три часа задержал противника, но потом вынужден был доложить Михаилу Богдановичу, «что больше не может сдержать натиск противника» [136. С. 116].

«В ответ Барклай-де-Толли резко сказал ему:

“Возвратитесь на свой пост, пусть вас убьют; если же вы вернетесь живым, то я прикажу вас расстрелять”» [8. С. 363].

Генерал Тучков 3-й был очень храбрым человеком, он пошел и не вернулся. Его бригада почти полностью была уничтожена, но приказ он выполнил. Лишь незначительное число его людей смогло отойти за реку Строгань, а сам генерал, дважды тяжело раненный в бок и в голову, попал в плен к французам.

* * *

Кстати, в тот день чуть не попал в плен и сам Михаил Богданович, и произошло это следующим образом.

«Барклай, Левенштерн и группа офицеров штаба 1-й армии проезжали неподалеку от места боя. Михаил Богданович ехал на горячем и порывистом коне, который гарцевал, но не шел вперед. И вдруг вперед проскочили польские уланы и, опрокинув заслон, ринулись к Барклаю.

Левенштерн подал свою лошадь командующему, и тот с величайшим хладнокровием сошел на землю, затем снова сел в седло и поехал вперед.

Уланы окружили Барклая, но на помощь к главнокомандующему ринулся эскадрон Изюмских гусар во главе с капитаном Львом Нарышкиным и спас своего генерала. Наблюдавшие этот эпизод были единодушны в том, что ни один мускул на лице Барклая не дрогнул» [8. С. 362].

По расчетам Наполеона, корпус генерала Жюно должен был выйти к Лубино раньше Барклая-де-Толли, но задуманного окружения не произошло.

Позднее, осмотрев поле боя у Лубино, император «излил свой гнев на Жюно, ставя ему в вину, что русская армия не потерпела совершенного поражения» [95. С. 178].

«Жюно, — повторял он с горечью, — упустил русских. Из-за него я теряю кампанию» [68. С. 135–136].

* * *

Однако на события под Смоленском можно посмотреть и с иных позиций.

Во-первых, как отмечает Богданович, под Смоленском Даву, Мюрат и Жюно «командовали только войсками, непосредственно им подчиненными. Все трое действовали независимо один от другого и поэтому не могли направлять своих усилий с надлежащим согласием к достижению общей цели» [19. С. 293]. Формально ни Мюрат, ни Даву не могли приказывать Жюно, «каждый поступал по своему разумению» [95. С. 177].

Во-вторых, — это мнение высказывает, в частности, Н. А. Полевой — «не виноватее ли всех был сам Наполеон, не явившийся на поле битвы, не отдавший точных приказов?» [110. С. 57].

Ему вторит Дэвид Чандлер:

«Благополучный уход русских войск все же не был целиком на совести у Жюно. Показательно, что Наполеон покинул фронт и удалился в Смоленск в 5 часов вечера для отдыха; это уже не был тот блестящий полководец с безграничной энергией, как в прошлые кампании» [147. С. 482].

Историк Франсуа-Ги Уртулль также выражает недоумение по поводу поведения Наполеона:

«Отсутствие Наполеона в этом бою удивительно, он мог бы получше управлять этими разрозненными операциями» [161. С. 86].

В-третьих, — этим вопросом справедливо задается М. И. Богданович — зачем Наполеону вообще потребовалось основными силами штурмовать хорошо укрепленный город и почему в обход он отправил лишь малочисленный и к тому же вестфальский корпус? Действительно, трудно объяснить, «к чему Наполеон готовился штурмовать город, не имевший для него никакой особенной важности. Ежели бы он <…>, сосредоточив под Смоленском до 180-ти тысяч войск, направил большую часть их вверх по реке к Прудищеву, то мы были бы принуждены очистить Смоленск, либо потеряли бы сообщение с Москвой» [19. С. 272].

* * *

«Бой при Лубино закончился таким же, как и под Смоленском, планомерным отступлением Барклая-де-Толли» [136. С. 117].

Сам Михаил Богданович, сообщая царю об оставлении Смоленска, написал:

«Отдача Смоленска дала пищу к обвинению меня. <…> Слухи неблагоприятнейшего сочинения, исполненные ненавистью <…> распространились, и особенно людьми, находившимися в отдалении и не бывшими свидетелями сего события» [8. С. 366].

Конечно же больше других усердствовал князь Багратион. 7 (19) августа он жаловался на действия Барклая-де-Толли и лично императору Александру, и другим высокопоставленным лицам. Вот, например, еще один отрывок из его письма графу Аракчееву:

«Министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. <…> Скажите, ради Бога, что нам Россия — наша мать скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдается сволочам и вселяет в каждого подданного ненависть и посрамление? Чего трусить и кого бояться? Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно, и ругают его насмерть. <…> И все от досады и грусти с ума сходят…

Ох, грустно, больно, никогда мы так обижены и огорчены не были, как теперь… Я лучше пойду солдатом, в суме воевать, нежели быть главнокомандующим и с Барклаем. Вот я Вашему сиятельству всю правду описал, яко старому министру, а ныне дежурному генералу и всегдашнему доброму приятелю. Простите» [9. С. 71–72].

Мнение генерал-майора, философа и декабриста М. А. Фонвизина:

Главнокомандующие обеих наших западных армий, генералы Барклай-де-Толли и князь Багратион, оба, хотя в разных родах, обладали великими военными качествами, из которых последнее была самая блистательная храбрость, ознаменовавшая многолетнее военное поприще того и другого. Оба наши полководца в неустрашимости и военной опытности не уступали ни одному из маршалов Наполеона. Барклай-де-Толли при равных с князем Багратионом достоинствах имел более его познаний в военных науках, мог искуснее его соображать высшие стратегические движения и начертать план военных действий, но князь Багратион на поле сражения, которое мог объять глазом, был неподражаем в своих мгновенных вдохновениях, — угадывал верно намерения неприятеля и умел противодействовать успехам даже самого Наполеона.

Однако при всех достоинствах Барклая-де-Толли, человека с самым благородным, независимым характером, геройски храброго, благодушного и в высшей степени честного и бескорыстного, армия его не любила за то только, что он — немец! В то время, когда против России шла большая половина Европы под знаменами Наполеона, очень естественно, что предубеждение против всего нерусского, чужестранного сильно овладело умами не только народа и солдат, но и самих начальников. При том Барклай-де-Толли с холодной и скромной наружностью был изранен, был с перебитыми в сражении рукою и ногою, что придавало его особе и движениям какую-то неловкость и принужденность; не довольно чисто говорил он и по-русски, и большая часть свиты его состояла из немцев: — все это было, разумеется, достаточно в то время, чтобы не только возбудить нелюбовь армии к достойному полководцу, но даже внушить обидное подозрение насчет чистоты его намерений. Не оценили ни его прежних заслуг, ни настоящего искусного отступления, в котором он сберег армию и показал столько присутствия духа и мудрой предусмотрительности.