Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл Страница 58

Одной из причин молчаливого отчуждения между мадам Эже и мисс Бронте на втором году пребывания Шарлотты в Брюсселе был тот факт, что в душе английской протестантки возникла неприязнь к католичеству, которая увеличивалась по мере ее знакомства с этой конфессией и постепенно переходила на тех, кто ее исповедовал180. С другой стороны, мадам Эже была не просто католичкой – она была dévote181. Она не обладала открытым и импульсивным характером, напротив, мадам Эже руководствовалась в жизни скорее указаниями своей совести, чем чувствами, а совесть находилась в руках ее религиозных руководителей. Малейшее неуважение, высказанное в отношении ее церкви, она воспринимала как кощунственное покушение на Святую Истину, и, хотя мадам Эже и не раскрывала своих мыслей и чувств, ее нарастающая холодность показывала, что были задеты самые заветные убеждения. Вот почему, несмотря на то что хозяйка пансиона никак не объясняла перемены в своем отношении к учительнице, именно эта важная причина заставила Шарлотту, примерно в описываемое время, осознать, что между ними растет молчаливое отчуждение, о котором, возможно, сама мадам Эже пока и не догадывалась. Выше я упомянула о вестях из дома, которые должны были вызвать у мисс Бронте сильнейшее беспокойство о Брэнвелле. Речь об этом еще впереди, когда самые дурные предчувствия подтвердятся и в значительной мере повлияют на жизнь самой Шарлотты и ее сестер. Пока же я только снова мельком упоминаю об этом, чтобы читатель помнил о беспокойстве, которое Шарлотте приходилось скрывать глубоко в сердце, и о боли, которую она пыталась заглушить усердным исполнением своего служебного долга. Была и еще одна беда, пока что не осознававшаяся в полной мере. Зрение мистера Бронте значительно ухудшилось, и возникла большая вероятность того, что в скором времени он ослепнет. Это привело к тому, что бо́льшая часть его обязанностей ложилась на плечи младшего священника, и мистер Бронте, в соответствии со своими взглядами, должен был платить помощнику куда больше, чем прежде.

Шарлотта писала Эмили:

1 декабря 1843 года

Сейчас воскресное утро. Они ушли на свою идолопоклонническую «мессу», а я осталась здесь, в спальне. Как бы мне хотелось сидеть сейчас в столовой у нас дома, или на кухне, или в маленькой кухоньке. Я бы даже согласилась рубить хэш, и чтобы кто-нибудь из причта работал за другим столом, а ты была бы рядом и следила, достаточно ли я положила муки и не слишком ли много перца, а самое главное – сохранила ли я лучшие куски бараньей ноги для Тигра и Сторожа. Первый из них вертелся бы и прыгал вокруг, рискуя попасть под нож, а второй стоял бы как вкопанный и пожирал блюдо глазами. Для полноты картины надо вообразить еще Тэбби, раздувающую огонь, чтобы выварить картошку до состояния какого-то овощного клея! Какими божественными кажутся мне сейчас эти воспоминания! Но о том, чтобы уехать домой, нечего и думать. У меня для этого нет никакого настоящего повода. Правда, этот дом действует на меня угнетающе, но мне нельзя ехать домой без ясной перспективы на будущее, и такой перспективой должно быть не место гувернантки – это было бы все равно что перепрыгнуть с кипящей сковородки прямо в огонь. И ты называешь себя бездельницей! Какая чепуха! <…> Хорошо ли чувствует себя папа? Как ты? Как Тэбби? Ты спрашивала о визите королевы Виктории в Брюссель. Я видела ее буквально одно мгновение, когда она проезжала по рю Рояль в карете, в сопровождении шести других экипажей, окруженная солдатами. Она смеялась и разговаривала очень весело. Внешне это немного полная, жизнерадостная леди, очень просто одетая; в ее манерах не заметно особой гордости или претенциозности. Бельгийцам она, в общем-то, весьма понравилась. Они говорят, что она оживила двор короля Леопольда, обычно мрачный, как тайное религиозное собрание нонконформистов182. Напиши мне снова поскорее. Расскажи, действительно ли папа хочет, чтобы я вернулась домой, и хочешь ли этого ты сама. Мне кажется, я оказалась бы там бесполезной – кем-то вроде старушки, живущей при церковном приходе. Я молюсь искренне, от всего сердца, о том, чтобы все шло хорошо в Хауорте, и прежде всего в нашем сером, наполовину обитаемом доме. Благослови Господь его стены! Желаю здоровья, счастья и процветания тебе, папе и Тэбби. Аминь.

Ш. Б.

В конце того же, 1843-го года упомянутые выше различные причины и поводы для волнений сошлись вместе таким образом, что мисс Бронте почувствовала: ее присутствие несомненно и безусловно требуется дома. Она достигла всех тех целей, которые заставили ее повторно приехать в Брюссель, а кроме того, больше не ощущалось обычного теплого отношения со стороны мадам Эже. Такое положение вещей, глубоко переживавшееся Шарлоттой, вынудило ее внезапно объявить хозяйке о своем намерении незамедлительно вернуться в Англию. И мсье, и мадам Эже, узнав о причине, точнее, о той части многих причин, которую она им раскрыла, – а именно о быстро ухудшающемся зрении мистера Бронте, – согласились, что решение вполне разумно. Однако, по мере того как приближалось время расставания с людьми и местами, где она провела столько счастливых часов, настроение мисс Бронте портилось. Ею овладело предчувствие, что она видит их в последний раз, и ее нисколько не утешали слова подруг о том, что Брюссель и Хауорт расположены не так уж далеко друг от друга и что добраться из одного в другой – не настолько невыполнимая задача, как можно заключить по слезам Шарлотты. Более того, строились планы, что одна из дочерей мадам Эже отправится в качестве ученицы в ту школу, открыть которую намеревалась Шарлотта. Чтобы помочь осуществлению этого плана, мсье Эже вручил ей нечто вроде диплома с датой и печатью «Athénée Royale de Bruxelles»183, который подтверждал, что мисс Бронте обладает превосходными навыками обучения французскому языку, прекрасно выучила французскую грамматику, овладела искусством писать сочинения и, более того, усвоила в теории и на практике наилучшие методы преподавания. Этот диплом был выдан 29 декабря 1843 года, а 2 января 1844 года Шарлотта прибыла в Хауорт.

23 числа того же месяца она писала Э.:

Теперь, когда я вернулась домой, все спрашивают меня, что я собираюсь делать. И все ждут, что я немедленно займусь открытием школы. По правде говоря, это именно то, чем я хотела бы заняться. Я хочу этого больше всего на свете. У меня довольно денег, чтобы взяться за дело, и, надеюсь, теперь я обладаю достаточными знаниями и умениями, чтобы надеяться на успех. Однако я никак не могу заставить себя сделать шаг навстречу жизни и взять в руки то, что находится в пределах досягаемости и что я так долго старалась достичь. Ты спросишь – почему? Дело в папе: он, как ты знаешь, сильно постарел и, как это ни печально сообщать, теряет зрение. Несколько месяцев меня преследовала мысль, что мне не следует покидать его, и теперь я чувствую, что было бы слишком эгоистично оставить его (по крайней мере до тех пор, пока не вернутся Брэнвелл и Энн) ради собственных интересов. С помощью Божьей я постараюсь смирить свои желания и буду ждать.

Я с тяжелым сердцем покинула Брюссель. Думаю, что никогда, до самой смерти не забуду, как трудно мне было расстаться с мсье Эже. Мне было так жаль огорчить того, кто сделался для меня искренним, добрым и бескорыстным другом. При прощании он вручил мне диплом, подтверждающий мои знания и навыки как учительницы, скрепленный печатью Королевского Атенеума, где он преподает. Я была также удивлена тем сожалением, которое выразили мои бельгийские ученицы, когда узнали, что я собираюсь уехать. Вот уж чего я совершенно не ожидала, зная их флегматическую природу. <…> Не знаю, знакомо ли тебе это чувство, но мне теперь по временам кажется, будто всё во мне, за исключением нескольких старых дружеских привязанностей, совершенно изменилось; то, что прежде воодушевляло меня, теперь стало безвольным и сломленным. У меня теперь меньше иллюзий, мне хочется предпринять некое мощное усилие и занять определенное место в жизни. Хауорт кажется таким уединенным, тихим уголком, совершенно оторванным от мира. Я больше не считаю себя молодой, ведь мне скоро исполнится двадцать восемь, и мне надо трудиться и бороться с грубой действительностью, как это делают другие. Однако пока что, до поры, мне нужно сдерживать эти чувства, и я постараюсь так и поступить.