Огненный всадник - Михаил Голденков Страница 58

16-го числа Боноллиус с утра копался у вала с группой рабочих из пленных. Вот когда эти подневольные пригодились, не важно, знали они русский или нет! Пленные представляли собой сброд несчастных забитых людей, не умеющих говорить «нет» начальству. Жаль, что их осталась лишь половина — кто умер от болезни и ран, кого подстрелили свои же во время работ на разрушенных кватерах.

Корф проверял пушки на стене. Оникеевич дежурил с мушкетерами у бойниц. Все выглядело более-менее спокойно, и Обухович заскочил домой, чтобы перекусить. Его жена поставила на стол миску с кутьей — кашей из ячменных зерен — и похлебку из конины с кусочками мяса — убили очередного коня. Теперь в городе осталось лишь двадцать два скакуна. На обед пришел и сын Обуховича в оранжевом кожаном мушкетерском камзоле. Он молча поставил свой длинноствольный мушкет в угол и снял широкополую шляпу. У семнадцатилетнего Обуховича-младшего были такие же, как у отца, длинные светлые до плеч волосы и голубые глаза.

— Садись, Ян, перекусишь, — предложил воевода сыну. Тот сел за стол.

Жена Обуховича, ставя на стол еще две миски для сына и подавая два тонких куска хлеба, буркнула:

— Сегодня народ опять бухтел. Может, все же послушаешь их?

— И ты туда же! — недовольно ответил воевода. — Я сам разберусь, — и, улыбнувшись, повернулся к сыну, — а знаешь, чего так тихо со среды?

— Переговоры же ты ведешь? — ответил тот, не отрываясь от еды.

— Не только, — хитро улыбнулся Обухович, — один из пленных более-менее говорит по-русски, и он рассказал, что 14-го верасня, как раз первого числа по московскому календарю, московиты отмечают свой Новый год, семь тысяч сто шестьдесят какой-то. Точно не помню.

— Ого! — Ян повернул голову к отцу. — Что же за календарь такой? Точно не христианский. А ведь они, вроде, православными себя называют!

— Верно, — кивнул воевода, — называют себя греческими православными. Правда, сами греки их при этом схизмой зовут. Отклонистами то есть. Не нравится грекам их православие! А наши некоторые уши развесили — пришел православный царь, всех облагодетельствует! Они еще не знают, что за православие несет нам этот царь, а уже готовы жить под его короной! Так своим сплетницам и скажи! — сердито бросил взгляд в сторону жены Обухович. — Схизматики, схизматики и есть!..

Трапеза подходила к концу, когда со двора стали доноситься мужские и женские голоса. Множество голосов.

— О, пожаловали! — воевода встал, надел шляпу и вышел на крыльцо. Выйдя, он оторопел. Под предводительством Галимон-та-как обычно во всем черном с белым воротником и в высокой черной шляпе — и Соколовского бунтовщики собрались огромной толпой, затопившей весь двор. Три солдата с мушкетами наизготовку стояли перед крыльцом, удерживая людей.

— Не стрелять! — приказал солдатам воевода.

— Чего галдите? Чего вам опять надо? — повернулся он к народу, сердито взглянув на судью, возглавлявшего толпу. Впрочем, он многих узнал. Был здесь и тесть Кмитича пан Подберезский, волком смотревший на воеводу.

— Отдай знамя! — кричал судья. — Хотим сдать город царю московскому! Мы тут прочитали твой манифест, что хочешь время тянуть да некоей помощи ожидать! Это обман! Мы не хотим терпеть голод и нужду! Если бы был смысл оборонять город, разве не делали бы мы этого? Разве не бились мы рядом с тобой на стенах? Теперь такой нужды нет! Отдай знамя, пан воевода!

— Вот ты сказал, что я вас обманул, — отвечал воевода судье, положив правую руку на эфес сабли, — а не вы ли первыми обманули меня, договариваясь за моей спиной с царем! Да это же бунт на корабле! Вы — типичный пират, пан Галимонт. А еще судья! Стыд!

— Не отдашь знамя, то мы сами зайдем! Пошли, панове! — махнул рукой судья и направился к крыльцу. Его черные туфли с квадратными пряжками гулко застучали по деревянным ступенькам.

— Не стрелять! Сталкивайте их! — приказал Обухович солдатам. Те мушкетами стали спихивать вниз со ступенек Га-лимонта, Соколовского и еще одного человека, пытавшихся пройти в дом. Галимонт стал упираться, но солдаты поднажали, и судья с Соколовским полетели на землю. Они, правда, тут же вскочили с красными напряженными лицами.

— Пусти! Добром прошу! — глаза судьи налились кровью. Он сжал кулаки.

— Негоже, пан судья, действовать как бандит! — закричал на него Обухович. — Вы как никто должны знать закон!

Но возмущенную толпу это лишь разозлило. Люди стали наперебой кричать, тряся в воздухе кулаками. Поток орущих мужчин и женщин подался к крыльцу, угрожая смести все на своем пути.

— Отдай знамя!

— Хватит произвола!

— Не хотим более воеводу!..

— Стоять! — крикнул Обухович и выстрелил из пистолета поверх голов людей. Еще один выстрел вверх сделал сын Обуховича из своего дальнобойного мушкета. Он уже был вместе с отцом на крыльце. На какой-то момент все заволокло пороховым дымом, и Обухович ничего не видел перед собой.

— Добре! Пускай будет по-вашему! — крикнул воевода, пока люди замерли и подались назад. — Хотите капитуляции? Будет вам капитуляция! Мы живем в свободной парламентской стране! Я не тиран и не царь московский и свое мнение каждому навязывать не буду! Но если так, то давайте голосовать! И если большинство выскажется за сдачу города, то я сам повезу знамя московитянам и сдам им ключи от города! Згодны?

— Что ж, — судья удовлетворенно усмехнулся, — давайте. Я соберу подписи тех, кто за капитуляцию. Боюсь, пан воевода, вы будете в отчаянном меньшинстве. И сделаем это немедля! Я рад, что благоразумие вам все-таки не отказало, — и, коротко поклонившись, судья резко развернулся к толпе:

— Пойдемте, спадарство! Будем составлять Список!

— Ну вот, — повернулся Обухович к жене, которая, всполошившись, также выскочила из дома на крыльцо, — довольна? Поговорил я с твоим народом! Похоже, мы проиграли. Думаю, их окажется большинство.

Этот же вопрос тревожил и судью. Он абсолютно не был уверен, что сторонников капитуляции будет больше. Но эти опасения оказались напрасными. Лишь чуть больше полусотни человек под держали Обуховича, и воевода, согласно обещанию, отправил в стан царя парламентеров Корфа и Боноллиуса с известием о сдаче города. Сам же пошел в дом к Злотеям-Подберезским, чтобы увидеть жену Кмитича и объявить ей, чтобы собиралась в дорогу. Но воеводу приняли как-то холодно.

— Она никуда не поедет, — объявил тесть Кмитича, пряча таза.

— Это как же? — удивился Обухович. — Мы едем в Литву, там ее муж.

— Это опасно, — ответил Злотей-Подберезский, опять стараясь не смотреть в глаза воеводе, — везде снуют казаки, татары. Я не могу отпустить дочь.

— Опасности нет, — возражал Обухович, — нас не так мало. Мы вооружены, к тому же царь дает нам охранную грамоту свободного прохода аж до самой Польши. Так что…