Парижские мальчики в сталинской Москве - Сергей Беляков Страница 58

Под конец – Шостакович. После его симфонии публика аплодировала стоя, вызывали автора. Он выходил – взволнованный, смертельно бледный”.⁵⁸³

Москвичи любили музыку, и музыка окружала их. На московских бульварах играли духовые оркестры. Потом их заменили репродукторы, передававшие не одни лишь последние известия и вести с полей, но и песни советских композиторов, оперные арии, арии из оперетт, увертюры и даже целые фортепьянные и симфонические концерты. Такие репродукторы стояли на остановках, на перекрестках, в парках.

В парке Горького помимо Зеленого театра, набережной, где играл духовой оркестр, и других площадок живой музыки был и зал грампластинок. Их можно было послушать бесплатно: “Зал был набит. Одни слушатели кричали, чтобы ставили Карузо, другие требовали Шаляпина. Незнакомые между собой люди спорили о достоинствах голосов и исполнения двух этих великих певцов”.⁵⁸⁴ Впрочем, состоятельные москвичи уже и сами завели патефоны с пластинками, купили или сами собрали радиоприемники. Эмма Герштейн вспоминала про таких же “страстных слушателей радио”, которые искали на радиоволнах, разумеется, музыку. Музыку, а не новости о войне в Европе. Как казалось тогда, чужой и далекой. Эмоциональные и темпераментные женщины просто с ума сходили по знаменитым оперным певцам. Московские девушки делились на “козловитянок” и “лемешисток” – поклонниц солистов Большого театра Ивана Козловского и Сергея Лемешева. Девушки дежурили под окнами великих теноров: охотились за автографом кумира или пытались сорвать с него перчатку, шляпу, шарф, оторвать рукав пальто – на память.

Этот расцвет музыкальной Москвы был недолгим, он оборвется 22 июня 1941-го. После войны возобновятся и выступления духовых оркестров, и трансляции популярной классики (джаз ненадолго попадет под запрет), но прошлое не вернется. Изменятся сами люди. А может быть, этих людей уже просто не будет на свете: “Лет десять-пятнадцать спустя у меня стало возникать ощущение, что их всех убили, кого на войне, кого в тюрьмах и лагерях. Этот тип советских людей надолго исчез”⁵⁸⁵, – напишет Эмма Герштейн.

3

12 октября 1940-го на площади Маяковского (Триумфальной) открылся новый концертный зал Московской филармонии – зал имени Чайковского. Мур был на открытии. Концертный зал оказался “замечателен и изящен”, Муру он доставил даже “эстетическое удовольствие”. В зал Чайковского он пришел и на следующий день. Еще в сентябре Мур купил за 63 рубля абонемент на семь концертов. Билеты и абонементы будет покупать и позже. Весь сезон 1940–1941-го Мур – частый посетитель филармонии. Если была возможность, то ходил в филармонию раз в неделю – каждые выходные, а иногда и дважды в неделю: я “сделался специалистом по симфонической и фортепьянной музыке. Не пропускаю ни одного концерта”⁵⁸⁶, – напишет он Але в марте 1941-го.

Позже Мур признается, что его любовь к филармонии была не такой уж искренней и безраздельной. Порой ему бывало там “прямо-таки скучновато”. Концерты классической музыки были для него чем-то “вроде какой-то «светской обязанности»”. Зато ему нравилось фланировать среди меломанов в своем заграничном костюме, чувствовать принадлежность к миру художественной элиты. Своего юношеского тщеславия Мур не скрывал. Он был лично знаком с Генрихом Нейгаузом и Сергеем Прокофьевым. Однажды побывал на концерте, где Прокофьев дирижировал симфоническим оркестром, а на фортепьяно играл Святослав Рихтер.

Но музыку Мур бесспорно любил. Предпочитал композиторов XIX века. Скажем, музыку барокко он почти не упоминает, даже Баха. Не особенно интересовался Бетховеном. И не подумал прийти на премьеру вагнеровской “Валькирии”, легендарную постановку Сергея Эйзенштейна в Большом театре. Зато с удовольствием слушал Верди, Бизе, Мендельсона, Листа, Глазунова, Рихарда Штрауса, Берлиоза, а из композиторов XX века – Рахманинова, Стравинского, Прокофьева, но далеко не все вещи. Скрябина и Шостаковича он ценил, но не любил или, точнее, полюбил не сразу.