История всех времен и народов через литературу - Евгений Жаринов Страница 58

Нам, естественно, могут возразить: ведь показать, как свежуют кобылу, – это не означает, что автор глубоко проник в духовный мир горцев и изобразил нам этот мир во всем своем диалектическом противоречии. Здесь же нет внутренних монологов и ссылок на то, что думает сам герой?

Однако перед нами не простое свежевание кобылы, перед нами обрядово-магическое действие, следовательно, как и во всяком обряде, здесь будут неизбежно проявляться какие-то очень важные, существенные особенности вероисповедания народа, а религия, в свою очередь, – это «специфическая форма общественного сознания, отличающаяся единством мировоззрения, чувств и культа». ^[121] Следовательно, можно сделать вывод о том, что если обрядово-магическое действо является неотъемлемой частью религии, то в нем неизбежно будут проявляться особенности мировоззрения всего народа. А раз речь заходит о мировоззрении, то, естественно, ставится вопрос и о сознании, т. е. о законах мышления и пр.

Что же это за законы мышления, которые зафиксировал Л. Толстой непосредственно в обрядово-магических действиях горцев?

Во-первых, необходимо учесть то обстоятельство, что горцы в рассказе Л. Толстого находятся на таком уровне культурного развития, что им, в отличие, например, от других героев, Пьера Безухова и князя Андрея, воспитанных на принципах европейской культуры XVIII в., не свойственен всякого рода самоанализ и саморефлексия. т. е. все то, с чем обычно связывается представление о «диалектике души». Им, горцам, чужды внутренние монологи по типу «Исповеди» Руссо, и поэтому этих монологов нет и быть не может в данном отрывке.

Во-вторых, при разборе данной сцены необходимо учитывать мельчайшие подробности описанного Толстым обрядово-магического действа.

Что же это за подробности? Рыжий татарин свежует кобылу, а не какое-нибудь другое животное. И это неслучайно. Известно, что у горцев той поры конь был предметом фетишизма. Прекрасные карабахские кони, ахалтекинские аргамаки ценились чуть ли не на вес золота. Фетишизм – это прежде всего отношение (экономическое, религиозное и т. п.) и соответствующее ему воззрение, приписывающее вещам самим по себе специфически социальные качества вследствие этого и сверхъестественные способности (как указано в Философском словаре).

Известно, что библиотека Л. Толстого насчитывала свыше 25 тысяч томов. Писатель живо интересовался происхождением различных религий и, в частности, гипотезой фетиша. В связи с этим мы можем предположить, что данная сцена несет на себе более глубокое художественно-исследовательское значение, нежели простое этнографическое описание.

Итак, рыжий татарин свежует кобылу. Он свежует ее, во-первых, не в одиночку. Смерть близкого настолько важное событие, что касается всех без исключения членов рода. Оно, это событие, воспринимается почти как мировая катастрофа, т. к. род представляет собой модель мира (в этом и заключается суть мифологического мироощущения) ^[122]. Во-вторых, кобыла свежуется рыжим татарином в соответствии с определенными правилами, нарушать которые он не может, т. е. соблюдается строгая закономерность; и в-третьих, на поминки по умершему неслучайно созывается весь аул. Перед нами ничто иное, как три стадии одного и того же процесса. Сначала смерть ближайшего родственника воспринимается как огромное событие для всего рода, событие, которое больше похоже на мировую катастрофу, чем на частный случай, когда рушится всякое представление о закономерности, о причинно-следственной связи вещей: затем – строгий обряд, этикет, который, наоборот, эту закономерность устанавливает, и, наконец, как синтез всего – поминки по умершему, на которые приходит весь аул, т. е. – происходит диалектическое примирение со случившимся.

Конечно, Пьер Безухов находится на качественно более высоком уровне образованности по сравнению с горцами из «Кавказского пленника», но если вспомнить, что происходит в его душе на почтовой станции в Торжке после дуэли с Долоховым, то мы увидим, что Толстой отразил очень сходный духовный процесс. Пьер тоже воспринимает все, что случилось, в масштабах мировой истории. Он вспоминает о событиях французской революции, о казни короля, и весь окружающий мир предстает перед ним как сплошной хаос. Л. Толстой говорит, что мысли Пьера напоминали вращение свернувшегося винта. Перед нами «классический» образец «диалектики души», вернее, одна только стадия данного процесса, т. к. только после встречи с масоном все вернется на круги своя, и Пьер сделает для себя нравственное открытие – надо жить ради самоусовершенствования. Опять обретена закономерность бытия, духовное согласие с самим собой. Но ведь приблизительно то же самое происходит и в сцене похорон рассказа «Кавказский пленник». Обрядовое мышление горцев ни в коей мере не отрицает диалектичности их сознания. Через восприятие хаоса бытия – к строгой закономерности и к признанию смерти как одно из проявлений данной закономерности. Отличие заключается лишь в том, что горцы лишены внутренних монологов, их сознание полностью проявляется в формах обрядово-магического действия, а «диалектика души» Толстого проявляется в данном случае не в виде внутреннего монолога, а в точном, художественно верном воспроизведении обряда. Внешне это вроде бы не соответствует формуле Н. Чернышевского: «диалектика души» – это изображение того, «как одни чувства и мысли развиваются из других», а по сути своей перед нами один и тот же процесс, только воспроизведенный писателем различными художественными средствами.