Филипп Август - Жерар Сивери Страница 57

Однако история сохранила прежде всего память о его деятельности, направленной на централизацию римской курии. При нем папское государство начало свой взлет. Иннокентий III обеспечил ему наилучшее управление и хорошее финансирование. Он считал своим долгом действовать так, ибо, с его точки зрения, это было единственным средством сохранить независимость папства от императора и его союзников-гибеллинов. Кроме того, разве не были такие реформы в духе времени, коль скоро король Франции тоже желал возродить суверенитет королевской власти и занялся глубокой реорганизацией своих дел? Нужно, впрочем, иногда признавать некоторое первенство за Иннокентием III хотя бы потому, что при нем в папской канцелярии были составлены реестры наиболее важных актов и писем; это обеспечивало документам долгую сохранность и облегчало их поиск. Примечательно, что два этих великих исторических персонажа, король Филипп II и папа Иннокентий III, почти одновременно внесли новые, очень похожие решения в мир, где загнивающие феодальные структуры грозили в любой момент уничтожить то, что еще оставалось от единства королевства Французского и католической Церкви.

Короче, Иннокентий III, который так горячо желал единства христианского люда, считал, что можно надежно обеспечить его путем построения настоящего папского государства. Христианский мир допускал, чтобы папа принимал адекватные меры, дабы защищать свои земли от угрожающих действий Гогенштауфенов. Однако не испытывал ли Иннокентий III искушение использовать свою духовную власть в политических целях, вмешиваясь по любому поводу в управление королевствами? Папа-ортодокс, рьяный поборник христианского вероучения, канонист сверх того, Иннокентий III никогда не впадал в несовместимую с Евангелием теократию, которая нарушила бы в данном случае недвусмысленное указание Христа: «Царство мое — не от мира сего». Если он притязал на царское священство (sacerdoce royal), сравнивая власть понтифика с солнцем, а власть короля — с луной, это было сказано не в отношении всех христианских стран, но единственно лишь по поводу его папских владений и, если уж совсем точно, в одном письме к его тосканским подданным.

Однако разве не было у него королей-вассалов, а именно Педро Арагонского и Иоанна Безземельного? Действительно, Иннокентий III с удовольствием смотрел на то, как короли становятся вассалами Святого Престола. Однако, с их собственной точки зрения, это странное отклонение от феодальных обычаев всегда было лишь добровольным актом, а сам папа никогда не принуждал государей становиться своими вассалами. Иннокентий III избегал рассматривать государей христианских королевств как своих подчиненных и первым признал, что король Франции не должен приносить оммаж никому, никакому епископу и даже римскому первосвященнику.

Он не прибегал к аргументу духовного превосходства над королями с целью осуществления своих политических проектов. Глава папского государства, он считал себя королем в его пределах, ибо таково было средство сохранить свою свободу, но, хотя он твердо взял на себя роль духовного главы христианского мира, он никогда не считал себя его светским правителем.

Конечно, этот великий папа вмешивался в жизнь королевств. Но это всегда было либо ради организации крестового похода (известны его неудачи, что доказывает, насколько мало ему повиновались государи), либо ради того, чтобы в очередной раз напомнить о необходимости поддерживать мир, либо, наконец, чтобы потребовать соблюдения нравственных норм всеми, даже королями. В том, что касалось соблюдения правил христианского брака, его непоколебимое желание рассматривать Филиппа Августа как обычного верующего, наравне с остальными, приводило в некоторое замешательство французских прелатов и создало много трудностей для королевства и Церкви. Вместо того чтобы поступиться принципом, папа предпочел отложить крестовый поход, для организации которого он так много сделал.

Поистине, папа действовал только ex ratione peccati, чтобы положить предел преступлениям против нравственности, даже если их виновником был король. Лишь один раз, в 1205 году, он проявил большую снисходительность к Иоанну Безземельному, человеку нечестивому и очень грешному. Людям короля Франции, которые поставили ему это в упрек, папа ответил, что его плохо информировали о нравах и поступках английского государя ^[210].

Кроме того, на папе лежал долг поддержания или восстановления мира. Именно на этом основании он вмешивался в межгосударственные отношения чаще всего. Епископы и аббаты больших монастырей уже не могли останавливать вооруженные конфликты, как они это делали раньше, провозглашая Божий мир или перемирие ^[211]. Война больше не ограничивалась стычками локальных и региональных сеньоров. Формирование очень больших суверенных владений, приходивших на смену прежней феодальной раздробленности, требовало вмешательства папы. Франция и Англия поочередно обвиняли Иннокентия III в том, что он благоволит противнику. Не было ли это подтверждением того, что папа желал сделать как лучше?

Однако возникла одна проблема. Сталкиваясь с большими изменениями в политической жизни, мыслители того времени не имели времени определить, какая война между возрождающимися государствами является справедливой. Папа довольствовался тем, что напоминал о долге поддержания мира королям Франции и Англии, которые вели затяжные войны и отстаивали свою точку зрения, используя к своей выгоде устаревшие феодальные обычаи. Так папа, который потерял всякий повод для вмешательства во французские дела после возвращения Ингеборги ко двору, нашел его снова, когда возобновилась война. В 1213—1214 годах Иннокентий III сурово ее осудил ^[212]. В 1216 году его преемник, Гонорий III, настойчиво призвал стороны к миру. Вмешательство понтификов спасло Англию. Филипп Август был вынужден уступить ^[213].

***

Было ли это главной причиной, которая позднее побудила Людовика IX представлять своего деда как образец христианского государя и восхищаться его уважительным отношением к Церкви? Это значило бы пренебречь годами открытого противостояния Филиппа с папством, а затем еще более продолжительным периодом показного подчинения и глухого раздражения. Но в конце своей жизни Филипп Август, которого увещевал и наставлял брат Герен, ответственный за церковные дела в королевском совете после изгнания архиепископа Гийома, не совершал больше резких выходок в отношении папства и Церкви. Он знал по опыту, как дорого это может стоить его королевству. Добавим, что в конце своего правления он действовал как союзник Святого Престола. Филипп стал защитником папы от двух государей, отлученных от Церкви: Оттона и Иоанна Безземельного. Кроме того, он намного меньше, чем Людовик Святой, вмешивался в выборы епископов. Не позволяет ли это лучше понять, почему внук вынес такие прямолинейные, идеализированные суждения о своем деде, которого он знал лишь в пору детства?