Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение - Алексей Юрчак Страница 57

В данном случае «разговаривать по-дружески» и «относиться как к нормальным людям» означало, с одной стороны, понимать трудности положения, в котором находится другой человек, и пытаться их не усугублять, а с другой стороны, понимать, что основная часть идеологических ритуалов — это всего лишь необходимая проформа, благодаря формальному соблюдению которой может существовать «нормальная жизнь». Это двоякое понимание было важным критерием принадлежности к своим.

Как видно из примеров, следование авторитетному дискурсу на уровне не только формы, но и буквального смысла могло использоваться комитетом в качестве мер воздействия на тех, кто отказывался от участия в чисто формальной процедуре, принятой между своими. Причем зачастую исключение из круга своих было не менее, а порой и более ощутимым наказанием, чем выговор по комсомольской линии. Заметим, что в описанных случаях идеологический институт (комитет комсомола) осуществлял неформальное (то есть неидеологическое) наказание человека (лишал его принадлежности к своим), но делал это посредством использования власти, которую этому идеологическому институту делегировало государство. Неформальное наказание осуществлялось путем применения формальных процедур. Вообще, в контексте комсольской деятельности создание всевозможных сообществ своих и воспроизводство принадлежности к ним рядовых комсомольцев происходило через использование делегированной власти государства — правда, использования ее таким образом, который государство не предполагало.

Комитеты комсомола практиковали взаимоотношения такого типа и с рядовыми комсомольцами, и с райкомами. Вспомним, что, когда секретарь комитета комсомола Андрей организовывал систему политинформаций, он договаривался «по-дружески» не только с комсомольцами своей организации, но и с инструктором райкома (см. выше). Инструктор должен был согласиться, что выполнить на практике все порученные лекции Андрею вряд ли удастся, а значит, часть лекций будет существовать только на бумаге. Во время разговора инструктор не проговаривал свое согласие буквально, но подразумевал его.

В этих контекстах реальной «идеологической работы» не всегда можно было заранее разделить людей на своих и несвоих. Подчас такое разделение происходило лишь в конкретной ситуации, в конкретный момент, при конкретном взаимодействии с человеком. Причин тому было несколько. Во-первых, смысл любого дискурсивного события невозможно определить вне того или иного контекста в принципе. К тому же любой контекст не является чем-то раз и навсегда зафиксированным и полностью заранее определенным. Контекст — это не статичная сцена, на которой дискурсивное событие разворачивается, как пьеса в театре; контекст сам находится в непрерывном развитии и изменении, формируясь, в том числе, под воздействием непосредственного дискурсивного события, которое в нем разворачивается. Некоторая открытость и непредсказуемость любых дискурсивных событий имеет особое отношение к комсомольским ритуалам, в которых одни и те же идеологические высказывания могли интерпретироваться по-разному: в одних случаях буквально, а в других — только на уровне формы. Эти ритуалы были не статичными пространствами, в которых произносились авторитетные фразы, а динамичными и противоречивыми процессами, смысл которых не был заранее определен.

Случай, который произошел в комитете комсомола научной библиотеки в начале 1980-х годов, демонстрирует эту динамику идеологических ритуалов. Одному молодому библиографу, выпускнику кафедры классической филологии Ленинградского университета, предложили перейти на работу в качестве преподавателя латыни в духовной академии. Для советского человека переход на работу в религиозное учреждение был событием крайне неординарным. Такой шаг означал относительное «выпадение» человека из идеологического контекста повседневности и уход его в мир, к которому государство, несмотря на определенную терпимость, все же относилось с подозрением и враждебностью. Поскольку данный библиограф был комсомольцем, райком обязал комитет комсомола библиотеки провести с ним беседу, проверить его идеологическую благонадежность и представить рекомендацию о целесообразности «показательного» исключения этого человека из рядов ВЛКСМ ^[105].

Вначале члены комитета комсомола были расположены к молодому библиографу положительно. Он был «нормальным человеком» и совсем не казался набожным. В преподавании латыни они ничего плохого не видели, особенно для специалиста по классической филологии. Более того, его знание латыни и классической литературы вызывало у них уважение. Однако мнение членов комитета неожиданно для них самих поменялось в процессе собеседования с этим человеком. Ирина вспоминает это событие (курсив мой):