Меч сквозь столетия. Искусство владения оружием - Альфред Хаттон Страница 57

Упомянутое обучение отец проводил в графских конюшнях в Уилтоне; среди прошедших курс кавалеристов из полка Элиота был Филипп Эстли, впоследствии прославившийся вольтижировкой в собственном театре.

Слава моего отца как наездника вряд ли уступала его славе на поприще фехтования, хотя фехтованием он занимался только любительски. По возвращении в Лондон со своим другом и покровителем графом Пемброуком он получил приглашение на публичный поединок с доктором Кизом, считавшимся лучшим фехтовальщиком в Ирландии. Вызов был принят, проводить поединок договорились в таверне «Соломенный дом», куда отец и прибыл к назначенному времени — к двум часам, хотя и отъездил все утро верхом у лорда Пемброука. Его Светлость, как обычно, снизошел до того, что вошел в дом рука об руку со своим другом и протеже. Однако отец не ожидал увидеть столько собравшихся благородных господ и дам — рассчитывая встретиться с соперником один на один, он приехал в сапогах и костюме для верховой езды.

Отец никогда раньше не встречал своего соперника и был удивлен, когда увидел этого высокого спортивного человека в пышном парике. Без плаща и жилета, с закатанными рукавами рубашки, так что видны были мускулистые руки, обладатель которых мог бы потягаться на ринге с Брутоном или Слэком, доктор Киз расхаживал по комнате с учебной шпагой в руке.

Вот зрители собрались, и доктор, радушно поприветствовав прибывшего, налил себе перед поединком полный бокал коньяка, второй бокал предложил отцу, но тот, будучи непривычным к таким стимуляторам, вежливо отказался.

Доктор, подогрев себя вышеописанным образом, начал поединок так яростно и решительно, что искушенные в фехтовании зрители быстро поняли, что прямолинейный натиск — единственное сильное место ирландца.

Отец сначала только защищался, не пропуская ни одного удара, чтобы дать партнеру всласть насладиться своими атаками. Потом, когда соперник несколько утомился, а отец, тонко и ловко обороняясь, в полной мере продемонстрировал свое искусство, он перешел в атаку, нанес с дюжину ударов прямо в грудь разъяренному противнику, поклонился дамам и удалился под аплодисменты зрителей.

Вскоре после этой публичной демонстрации старший Анджело уступил просьбам друзей и начал учить фехтованию. Он, право же, в своем зависимом положении просто не мог пренебречь теми великолепными предложениями, которые к нему поступали. Его благородный покровитель, хотя и хотел бы, конечно, оставить отца полностью к своим услугам, все же с никогда не изменявшим ему великодушием посоветовал отцу принять предложения, которые ему делали. Именно эти уроки и заложили основу будущего благосостояния отца, а первым учеником его стал герцог Девонширский».

^{Парирование примой и обезоруживание захватом шпаги, рисунок Анджело}

Генри Анджело, представитель второго поколения семьи, родился в 1755 году. Кажется, изначально отец хотел сделать из него не продолжателя фехтовальной династии (хотя самому ему сопутствовал феноменальный успех, в зените своей карьеры он зарабатывал, по собственным словам, по четыре тысячи в год), а утонченного джентльмена. Поэтому Генри послали учиться в Этон, а в 1772 году, когда ему исполнилось семнадцать, — и в Париж, чтобы подучиться там французскому языку. В Париже он попадает на жительство к некоему месье Буало, который оказался мерзким скупердяем и морил молодого человека голодом, пока однажды, «вспомнив про свою национальную гордость и о том, что один британец стоит полдюжины французов», тот не схватил месье за шиворот и не устроил ему такую взбучку, что до конца квартала хозяин обеспечивал ему вполне сносные условия, а потом молодой человек переехал в семью месье Ливье, женатого на англичанке, некогда бывшем балетмейстером в театре «Друри-Лейн». Если старый Буало был скрягой, то этот достойный человек оказался полнейшим сибаритом, так что под его крылом юноша зажил припеваючи.

Что же касается фехтования, то отец с самого начала неплохо подготовил юношу, а потом, решив все же сделать из сына продолжателя семейного ремесла, отдал его в обучение к месье Мотте, одному из лучших мастеров в Европе. Как пишет сам Генри:

«К этому искусству я питал гораздо больше склонности, чем к книгам, и быстро прогрессировал в науке нападения и защиты. Не раз уже я обязан жизнью тем своим успехам, и мальчишеское безрассудство того периода обеспечило мне мгновенную славу.

В ту пору любой, кто имел хоть какие-то претензии на благородство, носил шпагу. В Париже мало кому из молодых людей, бродивших по ночному городу или посещавших увеселительные заведения, удалось избежать уличных стычек, где мелькание шпаг было делом столь же обычным, как в Лондоне — мелькание кулаков. Мне случилось впутываться во множество подобных историй, хотя мне и повезло выбраться из них всех без малейшего вреда как для здоровья, так и для чести. Единственный выпавший на мою долю несчастный случай произошел во время товарищеского поединка с лордом Мазарини, когда конец рапиры противника вместе с шариком оказался у меня во рту.

Свой первый поединок я провел с неким французским офицером на одной из ярмарок, которые в Париже проходили два раза в год, — летняя, ярмарка Сен-Овид, и зимняя, ярмарка Сен-Жермен. Там был театр под названием л'Амбигю-комик.

Однажды вечером в этом театре, когда я поднимался со своего сиденья в антракте, сидевший рядом со мной офицер, явно охочий до драки, наступил мне на ногу. Приняв это за случайность, я не отреагировал, лишь выдернув ногу. Однако он тут же второй раз наступил на то же место. Я понял, что он намеренно хочет меня оскорбить, и жестом пригласил его выйти. Мы выбрались из театра, поднялись по узкой улочке и, наконец, оказались в каком-то тупике. Наш поединок продлился недолго и был прерван появлением двух офицеров полиции в сине-красных, расшитых серебром мундирах. Один из них схватил моего соперника, а второй — привел меня домой, где месье Ливье выступил в роли моего поручителя. Мне разрешили переночевать дома с условием, что на следующее утро я явлюсь в полицейский участок.

С моей стороны никаких особых свидетельств не потребовалось — эти офицеры были из тайной полиции, и они видели все произошедшее в театре, вышли за нами вслед и арестовали не в меру задиристого героя. Это был отчаянный человек, нарушитель общественного спокойствия, и он получил по заслугам».

По возвращении в Англию Генри Анджело хозяином вошел в школу отца, находившуюся тогда в Опера-Хаус, что возле Сенного рынка. После того как в 1879 году театр сгорел, фехтовальщики перебрались в те комнаты на Сент-Джеймс-стрит, где они и их потомки преподавали на протяжении почти ста лет. Старый Доминик дожил до весьма преклонного возраста; его сын Генри женился, и у него было двое сыновей, старший из которых стал впоследствии полковником армии и получил должность, связанную с управлением обучением фехтованию. Младший брат, Уильям Анджело, которого мы помним как невысокого старика с покалеченной правой рукой, которому приходилось привязывать шпагу к перчатке, продолжал обучать в своей школе. Генри Анджело умер в возрасте девяноста лет, а его внук, тоже носивший имя Генри, достойно хранил честь семьи вплоть до своей смерти в 1864 году.