Забытые битвы империи - Александр Музафаров Страница 57

И вот к величайшему недоуменно, оказывается, что я, незаконный начальник, единолично командую, получаю награды и даю их другим, а настоящий законный военачальник, некий, так сказать, стратопедарх, окруженный якобы всеобщими симпатиями, пребывает в полном бездействии. И главное, что такое перемещение центра тяжести власти происходит само собой, естественно, без всяких насильственных действий. Войска безропотно мирятся с таким незаконным начальником; даже такой честный, храбрый, любимый войсками генерал, как покойный Кондратенко, беспрекословно становится под мое начало. Мало того — этот нетерпимый всеми генерал приказывает сдать крепость, и весь гарнизон во главе с храбрым комендантом подчиняется этому приказанию беспрекословно.

Да и что такое власть? Какое-либо реальное движимое имущество, которое я могу скрыть и таким образом сделать его передачу другому лицу невозможной? Ведь не от меня же, несомненно, получил власть генерал Смирнов, а от самого государя, и что он нисколько не был склонен преуменьшать значение этой власти, а скорее наоборот, о том свидетельствует, например, его знаменитый приказ: «С нами Бог, разумейте языцы».

Вот уж поистине надутое самохвальство! Как генерал Смирнов не мог понять всей неуместности подобной фразы в устах обыкновенного смертного. Да и какие же «языцы», когда и был всего один — язык — японцы.

Я бы мог привести еще целый ряд доводов против захвата мной власти, но мне кажется, что и без того 1-й пункт обвинительного акта не выдерживает даже самой поверхностной критики и что возник он исключительно благодаря показанию генерала Смирнова, который, признавая «захват власти», не столько тем отягощает мою вину (ввиду полной нелепости такого обвинения), сколько рисует себя полным ничтожеством; это поняли юристы и не предъявляли мне раньше этого обвинения, оно явилось впоследствии, как результат работ «Частного присутствия Военного Совета».

«Вмешивался в права и обязанности коменданта, подрывая авторитет последнего».

Но пусть скажут мне, где существуют такие законы, которые запрещают старшему начальнику, несущему всю ответственность за общий ход дела, вмешиваться, когда это необходимо, в распоряжения подчиненного?

И притом в чем же это вмешательство выразилось? В отрешении от должности брандмейстера, назначении на должность врача, удалении жандармов, запрещении газеты, приказе об аресте корреспондента и т. д.

Вероятно, полагают, что если бы брандмейстер Вейканен не был удален, а Ножин оставлен в Порт-Артуре, то крепость была бы способна защищаться еще долгое время?

Как видно, генерал Смирнов для доказательства подрыва своего комендантского авторитета не нашел другой опоры, кроме перечисленных ничтожных фактов. Или уже «боевая» деятельность генерала Смирнова так тесно была связана с деятельностью Вейканена и Кожина, что какой бы то ни было удар по этим молодцам неизбежно захватывал и «авторитет» коменданта? Но не доказывает ли это прежде всего то, что и вся-то «боевая» деятельность коменданта ограничивалась газетно-брандмейстерской сферою?

«Не принял меры к увеличению продовольственных средств крепости».

Я полагаю, что если бы это и было справедливо, то обвинять меня в этом преступлении можно было бы лишь тогда, если бы гарнизон сдался от голода, но этому противоречит п. 10 обвинительного акта, говорящий, что «... количество продовольственных припасов обеспечивало возможность продолжения обороны».

В печати и обществе наделали много шума «заметки» генерала Фока.

Это обвинение в моем якобы потворстве генералу Фоку прямо нелепо; правда, иногда в тесном кругу мы прочитывали острые эпиграммы генерала Фока на то или другое известное в Артуре лицо, но ни о каких «заметках» я не имел понятия.

Да и вообще, трудно себе представить военному человеку, как могли какие-нибудь заметки «понижать дух гарнизона».

Солдат, особенно в бою, превосходно сумеет отличить хорошего начальника от плохого, не нуждаясь для этого ни в каких заметках. Сам этот 4-й пункт обвинения напоминает мне прием доброго старого времени, когда не стеснялись для усиления вины прибавлять: «А вот такие-то слышали, что он и начальство ругает».

Обвинение в неправильных донесениях возникло главным образом вследствие чрезвычайно оригинального и совершенно произвольного толкования моих донесений. Так, например, выражения: «Я отдал приказание об отступлении с Киньчжоуской позиции» или «В этом деле мы выпустили все снаряды», объясняют в том смысле, что я хотел этим подчеркнуть свое участие в бою, что в действительности мне и в голову не приходило. Выражения «мы сделали то-то» сплошь и рядом встречаются не только в донесениях главнокомандующего армиями о действиях отрядов, находившихся от него в нескольких переходах, но даже и в донесениях военных корреспондентов, однако же никто из них из мест своих редакций никуда не отступал.

Ставят в вину выражение мое в донесении генералу Куропаткину 1 июня, что я бывал при всех столкновениях, тогда как, кроме Кинжоуского боя, до 1 июня никаких столкновений не было, кроме бомбардировок, во время которых все население Артура подвергалось опасности. При этом не знаю, умышленно или неумышленно забывают целый ряд японских атак с моря с целью брандерами загородить выход нашему флоту, и о том, что во время всех этих атак я безотлучно находился на Электрическом утесе, наиболее близком к месту действия.

Не представляет же себе обвинитель бой в блестящем шлеме с «семикожным» щитом и «длиннотенною» пикой в руке... а бомбардировку неужели он не считает даже и столкновением!..

Признают неправильным мое донесение 16 декабря, что снарядов у нас почти нет, тогда как на совете того же 16 декабря генералы Никитин и Белый заявили, что снаряды для обороны еще есть, но при этом умалчивают о том, что тот же генерал Никитин сказал, что остается не более 10 снарядов на скорострельное орудие, т. е. на 5 минут стрельбы, а генерал Белый в последний месяц на все просьбы с батарей о присылке снарядов и на мои требования усилить огонь отвечал, что не может этого сделать по недостатку снарядов.

Обвинение в том, что я представлял к наградам незаслуженно, является в высшей степени странным. Оценка деятельности подчиненных неизбежно является вообще делом субъективным и далеко не всегда может быть уложена в рамки статутов, особенно в той совершенно исключительной обстановке, в которой приходилось жить и действовать артурскому гарнизону. Ссылка на слова генерала Рейса, что он не считает себя заслужившим награждения Георгием, решительно ничего не доказывает, кроме скромности этого генерала, и я убежден, что на поставленный таким образом вопрос большинство награжденных ответили бы то же самое. Конечно, я не имею в виду офицеров типа генерала Смирнова, который требовал себе Георгия за то, что замкнул из блиндажа ток, взорвавший камуфлет, значительно облегчив минные работы... японцев.

«Состоя начальником укрепленного Квантунского района и старшим начальником в крепости Порт-Артур, вопреки мнению военного совета, сдал крепость» и т. д.

На суде будут выяснены в мельчайших подробностях те роковые причины, которые заставили меня единолично сдать крепость.