Шпион номер раз - Геннадий Соколов Страница 57

Евгений остался один в гостиной. Кто-то из прислуги заглянул на минуту и, выяснив, что именно гость хотел бы выпить, принес виски с содовой. Иванов с любопытством разглядывал комнату. Ряды старых книг на полках, массивные картины, антикварная мебель. На столике с краю — раскрытая коробка кубинских сигар в алюминиевых пеналах. Шотландский виски и армянский коньяк в баре. Значит, правильно рассказывали: старик действительно любит этот дар Араратской долины.

В соседнем кабинете, куда Иванов осторожно заглянул, на столике у окна и на секретере лежали бумаги. Он подошел к столу. На нем лежал целый ворох свежих писем, статей, материалов; здесь были справки по финансовым и экономическим вопросам, доклады по политическим проблемам, личная переписка… Все они ждали прочтения, согласования, одобрения, просто совета великого, и Евгению стало ясно: хотя 86-летний Черчилль уже не был премьер-министром страны, он был по-прежнему в курсе всего. Он поймал себя на простой, но преступной мысли: эти бумаги могли бы представлять для Центра немалый интерес, и никто не мешает украсть их. Здесь их такое множество, что отсутствие двух или трех вряд ли кто и заметит.

Впрочем, можно и не красть, размышлял он, достаточно лишь сфотографировать. «Почему мне раньше не приходила в голову такая элементарная мысль?» — с тоской подумалось Иванову. Ведь он бывал уже во многих домах крупных и важных чиновников. У каждого из них огромная почта, домашние кабинеты, документы на столах. Это же настоящий клад для разведчика! Единственное, что необходимо, — это миниатюрная фотокамера и специально сделанные вместительные внутренние карманы в пиджаке. Этим нужно будет заняться безотлагательно, решил он, внимательно разглядывая содержимое лежавших перед ним материалов и стараясь запомнить наиболее важные пассажи, рассыпанные мелкими порциями в море словесной мишуры.

Особый интерес у него вызвало письмо одного из военных чинов, в котором излагались совершенно новые подходы к европейской политике НАТО. Речь шла о проработке концепции «передовых рубежей», в ту пору Иванову еще мало известной. По ней Западной Германии отводилась роль буферной зоны и поля битвы в гипотетической войне с Советским Союзом. Этот замысел предполагал оснащение бундесвера ядерным оружием наземного базирования. Такой шаг должен был, по всей видимости, сыграть роль сдерживающего фактора для потенциального агрессора, то есть для СССР. Подробной информации в письме не было. Но и та, что попалась Иванову на глаза, представляла определенный интерес. Он постарался запомнить все основные положения письма, чтобы суметь восстановить их позже в памяти.

Из глубины дома послышался скрип открывающейся двери:

— Ну, показывай мне своего русского, — донесся хриплый голос. Евгений быстро вернулся в гостиную. Мгновение спустя он предстал перед самым знаменитым англичанином современности — толстяком довольно симпатичной внешности, отмеченной печатью восьми десятков лет насыщенной событиями жизни.

— Больной чувствует себя лучше, — не без гордости за содеянное заявил Стивен, — и я разрешаю ему рюмку бренди.

Иванов понял, что это сигнал для него, и тут же отрекомендовал принесенную им в подарок бутылочку. После того как на Ялтинской конференции Сталин предложил Уинстону Черчиллю рюмочку армянского коньяка, британский премьер-министр оценил отменные вкусовые качества напитка и стал его поклонником. Это был абсолютно новый тогда пятидесятиградусный коньяк «Двин» десятилетней выдержки. Его еще не было в продаже. Первую партию отправили в Кремль, а в серию «Двин» запустили лишь годом позже, после Победы. И Черчилль стал регулярно получать его от Сталина.

Вскоре, однако, коньяк премьеру разонравился. В своем письме Сталину Черчилль заметил с сожалением, что «Двин» потерял свой былой вкус. Он даже намекал на то, что хозяин Кремля, возможно, перестал уважать проигравшего выборы премьера. В Кремле стали разбираться. Выяснилось, что мастер, который готовил коньяк, на заводе больше не работает, потому что был арестован и сослан в Сибирь. Сталин велел вернуть его на работу. Маргара Седракяна восстановили в прежней должности, вернули партбилет и даже позднее присвоили звание Героя Социалистического Труда. Мастер быстро вернул своему коньяку утраченный вкус. Черчилль оценил возвращенное качество напитка и, как поговаривали, выпивал ни мало ни много целую бутылку «Двина» в день.

Не берусь судить, что в этой истории правда, а что ложь, но, может быть, так оно и было…

Сэр Уинстон взглянул на этикетку принесенного Ивановым армянского коньяка и медленно выговорил:

— Ю-би-ле-ни.

— Возраст — 10 лет, крепость — 43 градуса, — пояснил Иванов. — Это первый коньяк мастера Седракяна, автора вашего любимого «Двина». Он его выпустил еще в 1937 году.

Хозяин дома одобрительно кивнул и велел разлить благородный напиток по рюмкам. Гости выпили за здоровье сэра Уинстона, который тут же закурил свою «Гавану».

— Ваш коньяк действительно неплохой. Вы, русские, настоящие мастера поражать нас своими талантами. Но поймите меня и не обижайтесь, — заявил старик, затянувшись ароматной сигарой, — вы для нас варвары. Не в дурном смысле, а в подлинном: так в Древнем мире все были варварами по отношению к грекам и римлянам. А мы их наследники. Англосаксы — представители классической культуры. Мы лучше других в мире выражаем два великих начала: ясность и чувство меры. У других народов, в том числе и у русского, они затуманились. Иначе вы не стали бы выкорчевывать на своей земле свои же традиции. Поэтому в душе я и считаю вас варварами.

Сэр Уинстон налил себе еще коньяку в уже осушенный им бокал.

— У России тот же путь, — продолжал хозяин дома, — что и у Европы, или никакого пути. Любой британец вам подтвердит, что Лев Толстой, Федор Достоевский, Антон Чехов — величайшие писатели. Мы чувствуем в них, а значит, и в России, своих единомышленников. Трагедия в том, что революция столкнула Россию с ее исторического пути. И превратила в нашего врага.

Старик поднес к лицу хрусталь, вдохнул аромат напитка, оценивая его букет, и продолжал, сделав глоток.

— Россия болеет дурной болезнью, и болезнь эта страшно заразительна. Я не смог вам помочь одолеть ее. Но другим, я уверен, повезет больше. И не сердитесь, господин Иванов, на меня за мою откровенность. На стариков грех сердиться.

Черчилль допил коньяк и затянулся сигарой. В русском госте, тем временем, начинали бушевать нешуточные страсти.

Легко сказать — не сердиться. Коммуниста Иванова заявление хозяина дома просто взбесило. Уард, знавший о горячности друга и, видимо, почувствовавший приближавшийся взрыв, не стал испытывать судьбу и поспешил увести Женю из дома Черчилля. И слава богу, так как советский офицер был вполне готов доказать сэру Уинстону, что в определении варваров тот не преувеличивал.

По дороге в Кливден Иванов долго не мог успокоиться от нанесенного, как он полагал, ему и его народу оскорбления. Стив терпеливо слушал его гневные тирады и не перечил, дожидаясь момента, когда этот взбалмошный русский, его друг, наконец, не успокоится.