Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама - Барбара Такман Страница 57

Правители осознали собственную глупость и детально обсудили ее в дебатах, на что им потребовался год. Ораторы от оппозиции ополчились на правительство в связи с делом Уилкса, заявили, что оно «нарушило священное право на выборы», и осудили правительство за несоблюдение конституции, столь же суровой критике они подвергли его за политику в отношении Америки. Берк не пожалел сарказма, полковник Барре выказал свое презрение; лорд-мэр Бекфорд заметил, что «это очень странная разновидность политики — истратить 500 000 фунтов стерлингов в год ради того, чтобы помочь таможенникам собрать пошлину в сумме 295 фунтов стерлингов». Героем же дебатов стал не кто иной, как бывший губернатор Томас Паунолл, который семь лет провел в Америке на различных постах в четырех колониях. В долгих дискуссиях он приводил обоснованные, убедительные и неопровержимые аргументы и, похоже, был единственным, кто не имел личной заинтересованности и искренно хотел восстановления хороших отношений с Америкой. Другие критики насмехались над правительством и выказывали преувеличенное сочувствие угнетаемым колонистам. Барре описал их как «честных, верных, лояльных и безупречных жителей Массачусетса», однако они больше были заинтересованы в том, чтобы свалить правительство, а не примирить его с Америкой. Правительство самодовольно проигнорировало критику, уверенное в том, что на его стороне большинство.

Паунолл отметил все безумства политиков. Вместо того чтобы отправлять в Америку войска и припасы во исполнение Закона о постое, который уже вызвал протест колоний, правительству следовало разрешить колонистам вести свои дела так, как они делали это на протяжении Семилетней войны. Командующий любым военным подразделением должен договариваться с местным магистратом о расквартировании войск по взаимному согласию. В преамбуле к закону, отменяющему акты Тауншенда, нужно изложить цель правительства — полное изменение системы, поскольку Деклараторный акт, закрепивший верховенство парламента, во всех отношениях несправедлив.

Паунолл сказал, что закон Тауншенда «противоречит всем принципам коммерции и отвечает лишь вашим собственным интересам». Этот документ является щедрым подарком для американских производителей, поощряет контрабанду и «с каждым днем делает колонии все менее для нас выгодными и интересными, в конце концов они не будут от нас зависеть. Если упустим возможность и не исправим ошибку, потеряем колонии навсегда. Вы примените власть, но не сможете управлять народом, не желающим идти вам навстречу». Почти неумышленно Паунолл сформулировал принцип, на который должны обратить внимание правители любой эпохи: если не хотите попасть в беду, со вниманием относитесь к чувствам подданных.

Несмотря на то что со словами Паунолла согласились все (а может, именно по этой причине), правительство заявило, что обсуждать чреватое большими последствиями дело уже поздно, они к этому не готовы, а потому лучше перенести этот вопрос на следующее заседание. Оправдание прозвучало неуклюже, потому что на самом деле они хотели как можно скорее положить конец политике отказа от импорта. В перерывах между заседаниями кабинет затронул эту проблему. Графтон и его группа, голосовавшие за полную отмену закона, оказались в меньшинстве против Хиллсборо, Норта и троих сторонников Бедфордов, отстаивавших пошлину на чай ради сохранения права на налогообложение колоний. Была принята резолюция, которая предписывала ни в коей мере не поступаться законодательной властью Британии над колониями, при этом правительство не намеревалось облагать Америку новыми налогами, а на следующем заседании парламента намечалось «отменить пошлины на бумагу, стекло и краски». Поскольку пошлина на чай была сохранена, закон Тауншенда в целом не был отменен, и колонии продолжили свой бойкот.

«Если вы будете последовательны, — писал Ричарду Джексону раздосадованный Томас Хатчинсон, — то мы придем к какому-нибудь соглашению в колониях. Умоляю, отмените большинство действующих законов, но выполняйте те, что нужны. Чем дольше вы будете медлить, тем труднее будет». Как сообщила бостонская пресса, триста домохозяек, узнав, что потребление чая поддерживают таможенники и другие представители власти, решили отказаться от чая, пока эти люди вместе с квартирующей у них армией не уберутся из Бостона и пока не будет отменен Закон о доходах.

Не успел парламент собраться на новое заседание и возобновить дебаты об Америке, как разразился кризис: номинальный глава правительства Графтон и его сторонники подали в отставку. Чатем вышел из тени и с тревогой отметил успех американцев, создавших собственное производство. Соглашаясь с Пауноллом, он заметил, что «недовольство двух миллионов человек [13]заслуживает внимания, и причины такого недовольства должны быть устранены». Это — единственный способ остановить рост промышленности в Америке. Красноречие Чатема, однако, большей частью было посвящено Уилксу: он осудил исключение его из парламента. Лорд-канцлер Кэмден смело проголосовал за Уилкса наперекор правительству, членом которого он являлся, и Кэмдена освободили от министерской должности. Возможно, он приветствовал подобное решение, поскольку признался парламенту, что на заседаниях кабинета он часто неодобрительно качал головой, когда министры обсуждали законы, принятию которых, как он знал, оппозиция не могла воспрепятствовать.

В результате произошла трагедия. Чарльзу Йорку, бывшему генеральному атторнею и сыну бывшего лорда-канцлера, был предложен пост, о котором он мечтал всю жизнь, однако, чтобы принять этот пост, ему нужно было войти в правительство, против которого выступали он сам, его семья и друзья. Под давлением короля, пообещавшего сделать его пэром, Йорк поступился совестью и согласился. В этот вечер, услышав упреки товарищей и мучимый раскаянием, он совершил самоубийство. Поскольку пост Йорку предложил Графтон, то, потрясенный смертью товарища, он понял, что неспособен быть политиком, и подал в отставку, за ним последовали два генерала — Конвей и Грэнби.

Новым первым министром, чье имя судьба навсегда связала с американской революцией, стал дружелюбный лорд Норт. За годы своей деятельности в правительстве он ясно понял, каковы должны быть качества первого министра, и Норт был уверен, что он ими не обладает. Время от времени он писал королю письма с просьбой об отставке, в одном из таких посланий отметив, что на этой должности необходимо иметь «человека, обладающего большими способностями, причем он должен быть в них уверен, это — человек, который делает решительный выбор и добивается, чтобы его решение исполнялось. Первый министр должен выстраивать разумные планы, объединять и направлять действия правительства». В конце письма он заключает: «Я определенно не такой человек».

Тем не менее король сделал свой выбор, и Норт без всякой охоты двенадцать критических лет вынужденно занимал пост, на котором до него за предыдущие десять лет сменилось пять человек. Толстощекий, полный, с глазами навыкате, Норт был поразительно похож на Георга III, и это сходство часто становилось источником для непристойных предположений, строившихся на тесной связи родителей Норта с двором принца Уэльского Фредерика, отца Георга III. Когда Норт родился, его отец, граф Гилфорд, служил принцу постельничим. При крещении Норту дали имя Фредерик в честь принца, его крестного отца, а может, и просто отца. Вдобавок к физическому сходству в последние годы своей жизни Норт и Георг III ослепли.