Исход. Возвращение к моим еврейским корням в Берлине - Дебора Фельдман Страница 57

– Почему вы, поехав в Берлин, решили посетить концентрационный лагерь? – поинтересовалась я, гадая, отчего человек, так очевидно не имеющий отношения к евреям, такой молодой, так обычно выглядящий здесь, захотел отправиться на эту экскурсию.

– А вам разве не кажется, что очень важно знать о подобном больше?

– Это часть истории моей семьи. Но почему это интересует вас?

Он прокашлялся и отодвинул свой бокал.

– Разве это не очевидно?

– Ваша семья была как-то вовлечена в те события?

– Нет, не была. Но я думаю, мы все ощущаем связь с той эпохой, независимо от того, на чьей стороне были предки. Мы все принимали в этом участие, даже если оставались в стороне.

Помню, как-то раз, дома, я столкнулась в кафе с немцем. Его звали Петер, он родился вскоре после войны.

– У каждого немца есть история о том, как ему отказали в обслуживании, захлопнули дверь перед носом или не стали пожимать руку при знакомстве, – сказал он мне. – Мы принимаем это как должное. Но когда я учился в школе, на уроках истории не рассказывали о том, что было после Первой мировой войны. У нас начали рассказывать о холокосте только недавно, когда люди наконец смогли отделить себя от действий нацистов.

Я возвращалась в отель после обеда через Шойненфиртель, старый еврейский квартал. Во все стороны разбегались милые тихие улочки с ровными рядами великолепно отреставрированных домов, в которых когда-то жили еврейские рабочие семьи, а теперь – мои современники в узких джинсах. Подходя к очень красивым воротам парка, я заметила жутковатую скульптуру. Оказалось, раньше здесь было еврейское кладбище, но нацисты уничтожили все надгробия, поэтому на этом месте разбили парк. Внутри я заметила молодую женщину с ребенком: маленькая девочка, быстро семеня пухлыми ножками, бежала по дорожке с радостным визгом. Мое сердце пропустило удар. Знала ли мать, что ее дочь бегает по оскверненным могилам евреев? Что это за реальность, в которой дети растут на улицах, где было пролито столько крови и разворачивался настоящий хаос?

Желание задать немцам эти вопросы жгло меня, но я молчала, продолжая наблюдать. Тяжело было признать, что я прибыла сюда в надежде увидеть все еще опаленную землю, неспособную к новой жизни. Но дети бегали среди призраков, будто ничего и не случилось. Справа от меня группа художников выкладывала яркую мозаику, радостные картинки с дельфинами и бабочками, на стене дома возле бывшего кладбища. Рядом стояла растяжка с названием проекта – «Стены счастья».

Уже по пути к отелю я впервые наткнулась на «камень преткновения», штолперштайн, одну из тех табличек, которые я лихорадочно пыталась отыскать в Зальцбурге. Я заметила ее случайно: четыре камня с именами были вмонтированы в мостовую напротив элегантного дома. Они напоминали о семье, что жила здесь когда-то. Кроме имен, на табличках оказались даты депортации и смерти. Но сверху «камни преткновения» казались чем-то невинным, украшением для привлечения туристов. Мысль о том, сколько людей проходит по ним, ничего не подозревая, заставила меня содрогнуться. Еще страшнее было думать о тех, кто жил теперь в этом доме, квартиры которого освобождали для «истинных» немцев. Как они терпят эти постоянные напоминания о том времени? «Никогда не смогу жить в Германии, – подумала я, – здесь на каждом углу можно наткнуться на мемориал». Из аэропорта я позвонила Маркусу. Мы какое-то время не общались, потому что переживания отвлекли меня.

– Я гадал, позвонишь ли ты, – сказал он. – Думал, теперь, когда мы не вместе, твоя страсть угаснет.

– А твоя угасла?

– Скорее наоборот – разгорелась сильнее.

– Так почему ты решил, что у меня не так?

– Видимо, боялся этого.

– Помнишь тот эпизод в «Гордости и предубеждении», когда мистер Дарси говорит Элизабет, что любит ее вопреки доводам здравого смысла и несмотря на ее странные суждения, а она очень обижается?

– Мм?

– Мне кажется, я люблю тебя вопреки доводам рассудка. Вопреки той части меня, которая твердит, что ты живешь слишком далеко, родом из нацистской семьи и нам непросто будет все наладить. Поверить не могу, что позволила этому случиться.

– Пожалуй, я тоже тебя люблю вопреки всему. Да, пожалуй, так и есть, – добавил он, словно проводил какую-то внутреннюю проверку.

Я мысленно сжалась.

– И что нам делать? У нас ничего не выйдет.

– Я приеду к тебе в гости в сентябре, – сказал Маркус. – Посмотрим, как пойдет.

– Хорошо. Мне пора на самолет.

– Позвони, когда будешь дома.

– Обязательно.

Устроившись в кресле, я посмотрела в иллюминатор, поражаясь своей способности развивать кипучую деятельность в каждой поездке в Старый Свет и гадая, каково будет теперь возвращаться к жизни в Америке, состоявшей, в противовес европейской, лишь из ожиданий и наблюдений.

Но сначала мы с Исааком отправились в Калифорнию, чтобы провести остаток летних каникул в более мягком климате и отпраздновать наш с Джастиной общий день рождения. Мне исполнялось двадцать семь. Весь день я не находила себе места от страха и беспокойства. Двадцать семь! Прошло пять лет с моего побега, с первого дня рождения, когда я начала отмечать свой прогресс и превратила это в ритуал. Я понимала, что переходный период окажется непростым. Даже разрешила себе несколько лет провести в отчаянии: я знала, чего ожидать, и не питала наивных иллюзий. Так и повелось каждый год в день рождения отмечать, насколько далеко относительно прошлого года я продвинулась в отношениях с внешним миром и собой. И пока мир выстраивался вокруг меня с исключительным изяществом, я оплакивала свое отстающее от него внутреннее «я», которое до сих пор чувствовало себя не вполне на месте и не вполне собой.

Мне было двадцать семь. Только несколько лет назад я впервые встретила Джастину и задумалась о далеком будущем, а теперь жила той жизнью, которая – я на это надеялась! – должна была принести мне безопасность и спокойствие духа. Однако было кое-что, с чем мне предстояло в этот день столкнуться лицом к лицу: понимание, что не будет никакого знака из внешнего мира, отмечающего окончание моего переходного периода и запускающего сценарий будущего, ради которого я пожертвовала абсолютно всем. Наступил момент, когда пришла пора положить конец ритуалу, перестать судить себя и назначать сроки достижения невозможного. Я была права в убеждении, что мне нужно построить свой дом, вот только место определила неверно – вовне.

Теперь я понимала, что больше не буду отмечать вехи своего пути: это же не гонка и не состязание. Нужно научиться мирно сосуществовать с некоторой неопределенностью в моей жизни, с размытыми границами собственной личности.

Вместе с Джастиной и Исааком мы проехали через дикие места полуострова, держа путь на Санта-Круз, к пляжу, остановившись по дороге на утесе. С него можно было разглядеть узкую полосу еще висевшего над океаном тумана – большую часть этой полупрозрачной завесы уже развеяло солнце. Изогнутое, как луч отраженного света, серебристое облачко длинным шрамом рассекало ярко-голубую гладь воды. Где-то над нами перекликались два огромных краснохвостых сарыча, и я наблюдала за тем, как они кружат под практически полной луной. В этот момент зазвонил телефон. Это был отец Исаака.