Операция "Антарктида", или Битва за Южный полюс - Ольга Грейгъ Страница 56

– Скажите, капитан 1-го ранга, за время службы в нашей организации что вами сделано?

Румянцов все понял; судя по всему, босс накрутил генерала, и тот из кожи вон лез, чтобы как-то быть полезным; он желал перестараться, чем недостараться.

– Павел Петрович, – от этого обращения Заварзина прямо перекосило, – за время моей службы в ведомстве, возглавляемом секретарем ЦК партии товарищем Архимандритовым, все, что мною выполнено, в жесткой технологической последовательности доведено до сведения нашего общего руководителя. Операции, которые осуществлялись с непосредственным вашим участием, вам известны. Для этого вам достаточно заглянуть в соответствующие сейфы.

– Хорошо, – не зная к чему прицепиться, но желая постращать, выпытывал генерал, – скажите тогда, какие связи вы сейчас поддерживаете с полковником Фамом?

Такого поворота Румянцов не предполагал. Он сразу понял, о каком полковнике Фаме идет речь. Это тот профессиональный палач, возникший на его жизненном пути во время командировки под крышей торгпредства в ДРВ; другого Фама не существовало. Ведь не премьер-министра ДРВ, члена Политбюро ЦК компартии Вьетнама Фам Ван Донга имеет в виду генерал!

И ради этого его срочно вызвали сюда?! Что это за нелепая проверка! Румянцов буквально взрывался от трудно сдерживаемой ярости.

– Скажите, какого полковника Фама вы имеете в виду?

– Что прикидываетесь, капитан 1-го ранга? Будто не знаете, о ком я говорю.

И вновь перед глазами Румянцова возникли нежеланные сцены из тяжких воспоминаний. Тогда, во время его ареста во Вьетнаме, после бесконечной серии допросов полковник Фам, как представитель «братской страны» обучавшийся в Союзе, довольно чисто выражаясь по-русски, пригрозил:

– Если вы мне не расскажете правду, то вам введут трибадинуол. Я надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что у меня отличные врачи. И тогда, когда ваш мозг будет без контроля, мы запишем ваши показания. Причем, вы назовете всех и все, что мы захотим.

Применению этого химического препарата его, как и других слушателей Военно-дипломатической академии, обучали во время учебы. Чтобы в будущем, при применении препарата противником, исключить разглашение каких-либо сведений. При воздействии трибадинуола каждый выдумывал что угодно, молол чушь, но это редко помогало, – практически все выбалтывали сведения тем, кто их допрашивал.

Оказавшись уже не в учебной лаборатории, а в серьезных и смертельно опасных обстоятельствах во Вьетнаме, истерзанный пытками Румянцов начал усилено решать проблему, как не выболтать то, что ему ведомо. В мгновение, когда из его вены щуплый узкоглазый врач вырвал шприц, он ощутил как разливается по венам жидкость, вызывая жгучее, нестерпимое чувство чудовищной боли…

«Фам меня будет спрашивать, – прежде чем отплыть от боли, сам с собой разговаривал Иван, – будет задавать вопросы, и ты ничего не сможешь сделать, ты будешь только отвечать… Значит, следует отвечать не торопясь, думая о чем-то приятном…» Этим приятным в его памяти были теплые дни на речке в далеком детстве; он сам себе приказал: «Не торопись, купайся в речке»; и вдруг ощутил в голове такую неимоверную какофонию шума, звона и воплей, затем дикую, острую, долгую боль в висках; и мучительно-медленный провал, но не в прохладную воду крымской речки Бельбек, а в пылающую огненную реку боли.

Полковник Фам склонился над ним, увидел расширенные зрачки, крупные капли пота, стекавшие с затылка на шею и плечи, негромко проговорил:

– Ты будешь послушным, а я здесь для того, чтобы облегчить твои страдания. Ты мне друг-враг, ты понимаешь меня? Я в восторге от твоих дел, но ничего не в состоянии сделать, потому что я профессионал… потому и не могу. И ты профессионал, и тоже ничего не можешь сделать, кроме как мне отвечать. Ты уже слышишь меня, ты уже отвечаешь мне.

– Да, – с трудом выговорил лежащий на полу Румянцов. Он ощущал огромное желание сказать все, что знает, все, о чем его просят, и он сказал: – Я слышу.

– Вот и отлично. Кто тебя сюда прислал? Как зовут того человека в вашей столице? С какого времени ты на него работаешь? Откуда ты, кто твои родители? Где они сейчас? Ты ведь хочешь мне рассказать, так ведь?

– Да, – послушно ответил истязаемый болью, – мой папа был красивым морским офицером, настолько красивым, что его любили все женщины, а больше всех – мама. Румянцов пытался сдержаться, в глубине сознания понимая, что даже то незначительное, что он сейчас говорит, он говорить не имеет права. «Не спеши, – приказал себе Иван, – ты ведь понимаешь, чего от тебя ждут. И что будет, если ты расскажешь. Все не так страшно, человек сильнее любых препаратов».

– Итак, я жду, – голос вьетнамца приплыл откуда-то сбоку и словно бы снизу.

– Мой отец и моя мама любили меня… Потому что после гибели моей старшей сестры я был для них единственный… Полковник Фам взглянул на врача, тот взял руку Румянцова, нащупывая пульс. После чего врач вновь открыл аптечку, вынул шприц и, наполнив его дозой темной жидкости, вколол в вену.

– Он будет говорить теперь быстрее. Только прошу вас, говорите с ним мягче, усиливая требовательность в конце предложений.

– Фамилия родителей? Отвечай, я жду. Фамилия человека, который тебя послал? Отвечай…

Румянцов уже ничего не чувствовал, но мозг услужливо выдал спасительную отвлекающую информацию. В возрасте четырех лет он зацепил стеклянную бутыль на краю стола, и та, падая, ударилась о прикрепленные к столу тиски; стекло лопнуло, один острый кусок впился ему в ногу, распоров икру; кровь брызнула фонтаном… И в момент, когда воспоминания вернули его в раннее детство, Иван Румянцов физически ощутил, как заболела у него икра на правой ноге. Из его пересохшего горла раздался клекот и едва слышно он прошептал:

– Больно… Спать… Спать…

Он закрыл глаза, сквозь провалы сознания чувствуя неимоверную усталость. А тем временем Фам встряхнул его голову, и сквозь ватный туман до его слуха донеслось:

– Говори, я жду…Говори, я жду… Вьетнамский полковник повернулся к врачу:

– Этот препарат на него не действует, у вас что, нет чего-нибудь другого?

– Это кома, товарищ полковник, – констатировал врач.

– Но вы же говорили, что этот препарат развязывает все языки.

И тут же перейдя с вьетнамского на русский, он повернулся к Ивану и тыча в него смуглым пальцем, прокричал:

– Ладно, не говори, мне ничего от тебя не надо. После чего приказал врачу: «Дай шприц!» В это время отворилась дверь, вошли несколько человек, довольно крупных для вьетнамцев; ловкими движениями они связали врача, а Фам всадил шприц врачу прямо в вену. Один из помощников тут же наполнил другой шприц, и подсоединив его к торчащей в вене игле, полковник всадил врачу вторую дозу. Тот только простонал «Я умираю»…

…Эти видения, приходившие Ивану Румянцову в горячечных снах или в самые тяжкие моменты жизни, чаще всего вызывали в нем неуправляемую ярость…