Шпион для Германии - Эрих Гимпель Страница 56

Потом дверь медленно открылась. Я посмотрел в ту сторону лишь после того, как все повернули туда свои головы.

Когда я увидел свидетельницу, меня охватил страх. Мне захотелось вскочить и вытолкнуть ее из зала. Но остался сидеть как пригвожденный, понимая, что от меня уже ничего не зависит.

— Как вас зовут? — спросил председательствующий.

Свидетельница твердыми шагами подошла к нему. Высокая, стройная и красивая, она смотрела прямо перед собой. Проходя мимо меня, бросила в мою сторону лишь мимолетный взгляд, полный печали. У нее были длинные белокурые волосы. И она обладала присущей только одной в целом мире женщине манерой ходить, говорить и улыбаться. Это была Джоан.

— Меня зовут Джоан Кеннет, — произнесла она. — Я гражданка Соединенных Штатов Америки, проживаю в Нью-Йорке и являюсь владелицей небольшого модного магазинчика.

Она продиктовала свои данные для занесения в протокол.

— Вы знакомы с обвиняемым? — задал вопрос Керри.

— Да.

— Где вы с ним познакомились?

— На квартире одного друга.

— Когда?

— Шесть недель тому назад.

— Стало быть, вы знали, что он является немецким шпионом? — бросил майор Керри.

— Нет, — тихо ответила Джоан.

Керри обратился к председательствующему:

— Я не знаю, какую пользу может принести эта свидетельница нашему процессу.

Полковник промолчал в нерешительности.

— Зато я знаю, — раздался в наступившей тишине громкий голос Регина. — У меня есть несколько вопросов к мисс Кеннет, и я надеюсь, что мне будет разрешено задать их.

— Не возражаю, — буркнул полковник Херольд. Джоан, повернувшись, посмотрела на меня. Лицо ее было бледным. Она попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась. Тогда она сделала беспомощное движение рукой, будто бы собираясь меня погладить. Она проигнорировала и всех членов судейской коллегии, уставившихся на нее отчужденно, и полный ненависти взгляд обвинителя.

— Почему вы заявили о своем желании выступить в качестве свидетельницы? — ненавязчиво спросил майор Регин.

— Я нахожусь с обвиняемым в близких отношениях.

— Как это следует понимать?

— Я люблю его, — ответила Джоан просто. Несколько секунд в зале было абсолютно тихо.

— Возможно, вас удивит, что я так говорю, — продолжила девушка, — хотя обвиняемый является врагом нашей страны. Я не знаю, каково было его задание… Во всем виновата война. И все, кто ведет ее, являются в то же время ее жертвами. Я женщина, а женщина знает мужчину намного лучше, чем мужчины.

Она немного помолчала. Говорить ей было трудно. Никто, кроме Регина, не поддержал ее, но ей, казалось, не нужна была никакая поддержка.

Я не мог оторвать от нее взгляда. До тех пор я следил за судебным процессом с каким-то равнодушием. Сейчас же меня начало лихорадить, и я стал ощущать боль, возбуждение и даже горловые спазмы. Мне хотелось закричать во весь голос: «Оставьте ее в покое! Скажите, чтобы она помолчала! Наши отношения касаются только нас двоих, и никому нет до этого никакого дела — ни суду, ни обвинению, ни защите! Можете меня повесить, но оставьте ее в покое!»

Я позабыл о времени и месте и ничего не видел и не слышал. Перед моими глазами все закружилось, и круговерть эта все ускорялась, обретя очертания фигур и лиц — злорадных, наглых, бесстыдных, а то и малодушных.

А в середине стояла Джоан, и все танцевало вокруг нее, каждый хотел ее схватить и затащить в грязь. Она же улыбалась и смотрела через эту карусель прямо мне в глаза. И вот я снова оказался рядом с ней, как тогда, в рождественскую ночь…

Тогда мы открыли окно, так как в помещении было очень жарко, и сидели рядышком. Я обнял ее. Туманный ночной воздух холодил наши лица. Мы не говорили ни слова, ибо знали, что именно могли бы сказать.

Я привлек ее к себе, и мы поцеловались. Становилось все жарче, все прекраснее. И вдруг все пропало — время, война, страх. Будущее и прошлое переплелись в настоящем — в том кратком миге, который принадлежал лишь нам двоим и которого не могли коснуться ни власти, ни государства, ни страны, ни война и ни суд.

— Мне кажется, что я знаю тебя уже давно, — сказала Джоан. — Я все время ждала тебя, только тебя, и заранее знала, как ты будешь выглядеть.

Я, позабыв обо всем на свете, смотрел только в ее глаза. Мы целовались. Однако счастье приносило боль…

Затем подошла ночь, лотом утро, и я убежал, стиснув зубы: все пропало отныне, ведь Джоан станет теперь ненавидеть меня.

Но она не возненавидела меня. Она все поняла, даже необъяснимое. Она знала, почему я ушел от нее. Мне, дураку, надо было бы не покидать ее, а вместе бежать куда глаза глядят — в счастье, которое не знает никаких границ, слез и войн!..

— Подсудимый — прежде всего человек, — прозвучал голос Джоан. — Он чувствует, думает и действует, как все люди… Я не знаю, каким его здесь представляют… Должна лишь сказать: может быть, он и совершил что-то, подлежащее наказанию, но нельзя забывать, что этот мужчина — все же человек. И что его любит женщина, являющаяся гражданкой этой страны.

В зале стояла полная тишина. Никто не произносил ни слова. Глаза всех присутствовавших были направлены на Джоан, на ее прекрасное лицо, ее волосы, стройную фигуру и изящное манто.

— Есть ли у вас какие-нибудь вопросы? — обратился председательствующий к майору Керри.

— Нет, — ответил тот.

— Желает ли защита что-нибудь уточнить? — задал вопрос полковник.

— Нет, — произнес быстро Регин.

Он посмотрел в зал. Все находились под влиянием сказанного Джоан, хотя по существу она ничего и не сказала. Надо отметить, что в американской юриспруденции чувство играет значительную роль. Скорбь по погибшим морякам «Корнуэлиса» была смягчена любовью юной американки.

— Можете идти, — отпустил полковник Джоан. Она помедлила секунду и еще раз посмотрела на меня. Взгляды наши встретились, губы ее плотно сжались. Затем она крепче ухватила свою сумочку и пошла к двери — спокойно, достойно и самоуверенно. Боль во мне нарастала с каждым ее шагом. Мне стало ясно, что потерял я навсегда и безвозвратно.

Для моей защиты появление Джоан явилось важнейшим психологическим фактором. Но что защитники могли знать обо мне и Джоан?..

* * *

Судебное заседание продолжалось. Казалось, ему не будет конца. Я с полнейшей апатией относился ко всему происходившему. В зале появлялись все новые свидетели, давали присягу, что-то говорили и уходили. Отлично от других прошла целая процессия представителей береговой охраны. Бледные, похожие на обвиняемых, эти свидетели робко входили в зал. Суд обошелся с ними весьма строго, резко высказавшись по каждому случаю невнимания или небрежности: ведь судьи и сами были военными людьми и хорошо разбирались в этих вопросах.