Железный канцлер Древнего Египта - Вера Крыжановская-Рочестер Страница 56

Аснат ожидала, что по возвращении своем он сделает ей сцену, но ожидания ее не оправдались: Иосэф ограничился тем, что вовсе перестал заходить в покои жены, обедая и ужиная один на своей половине.

Прошло с неделю времени. Однажды вечером, погруженная в раздумье, Аснат бродила по саду, как вдруг, на повороте одной из аллей, какая-то женщина выскочила из кустов и бросилась к ногам ее с криком: «Пощади!» Аснат с удивлением остановилась и стала ее расспрашивать; но та – молодая и красивая женщина – казалось, обезумела от горя и, разразившись рыданиями, только и повторяла, что: «Спаси Нейтотепа, благородная женщина! Попроси за него Адона».

Когда первый приступ отчаяния несчастной немного улегся, Аснат поняла из ее слов, что дело шло об одном из служащих при государственных житницах близ Таниса, обвиняемом в расхищении казенного добра; хотя, движимый чувством человеколюбия, он роздал бедному люду, а затем стал продавать по низкой цене хлеб родным и знакомым.

Преступление было раскрыто и Нейтотеп посажен в тюрьму. Иосэф присудил виновного к лишению должности, тяжкому телесному наказанию и ссылке на работы в одну из пограничных крепостей. Обезумев от горя, молодая жена Нейтотепа решилась просить у Аснат заступничества перед Адоном и добиться, через ее посредничество, если не полного помилования, то хотя бы смягчения участи обвиняемого, которого назавтра ждало наказание, а через несколько дней – отправка в ссылку.

– Отчего же ты не пришла раньше?

– О, каждый день я пыталась проникнуть к тебе, но все было напрасно – ты не покидала дворца. Только сегодня вечером мне удалось проникнуть в сад, – ответила жена Нейтотепа, заливаясь слезами.

Аснат села на скамью и, откинувшись на спинку, задумалась. Ей было глубоко жаль несчастных; всей душой она готова была помочь им, но как это сделать? Строгость Иосэфа к преступникам подобного рода была ей хорошо известна; с другой же стороны, как ей, никогда и ни о чем не просившей мужа, идти просить у него милости именно теперь, когда он сердится на нее? А вдруг он скажет «нет» и унижение будет напрасным? Вся кровь бросилась ей в голову при этой мысли; но один взгляд на бледное, расстроенное лицо молодой женщины, по-прежнему стоявшей перед ней на коленях и не спускавшей с нее полных мольбы глаз, снова ее обезоружил.

– Ты очень любишь своего мужа? – спросила она вдруг.

– Люблю ли я его? Да десять раз я готова пожертвовать за него жизнью! – ответила бедная женщина, и в голосе ее слышалась такая любовь и преданность, что зависть тихонько сжала сердце пораженной Аснат. Перед ней была глубоко несчастная, простая женщина из народа; но эта женщина имела право открыто, всей душой, любить своего мужа и, разумеется, ни на минуту не задумалась бы просить его о чем бы то ни было.

– Хорошо, я постараюсь спасти Нейтотепа! – сказала решительно Аснат. – Иди в ту беседку, Туа, и жди меня. Не падай духом и не пугайся, если я долго не вернусь; чтобы говорить с Адоном, мне нужно будет обождать, покуда он останется один.

– Хоть до рассвета я буду ждать и молить богов, чтобы они вдохновили тебя и смягчили сердце твоего супруга, – ответила Туа, целуя с благодарностью ее одежду.

Аснат вернулась к себе, оправила свою тонкую вышитую тунику, прическу, ожерелье и браслеты и, бросив последний взгляд в металлическое зеркало, нерешительным шагом направилась в покои мужа.

– Есть кто-нибудь у господина, Пибизи? – спросила она раба, по обыкновению неотлучно находившегося при входе.

– Никого, благородная госпожа; писец Хапи только что вышел.

Неслышными шагами прошла Аснат, подняла полосатую завесу и вошла в рабочую комнату Адона.

Иосэф сидел за столом, заваленным папирусами и табличками, но не работал; облокотившись на руку, он, казалось, был погружен в глубокое раздумье. Клафт, который он обыкновенно носил, был сброшен и лежал рядом на стуле; свет ламп с благовонным маслом кротко озарял его каштановые кудри и бледное, грустное лицо.

Сделав несколько шагов, Аснат в нерешительности остановилась. Сожаление о данном обещании, неуверенность в исходе просьбы, гордость – гнали ее прочь; жалость и врожденная доброта побуждали ее остаться и попытаться спасти несчастных. Он казался печальным и далеко не сердитым: может быть, ей и удастся возбудить его жалость. Аснат нервно провела рукой по лбу и при этом движении зазвенели ее браслеты и амулеты ожерелья. Иосэф поднял голову и чуть вспыхнул, увидав жену.

– Это ты, Аснат?

– Да, я! Прости, что я беспокою тебя, – с усилием проговорила она.

Грустная улыбка мелькнула на лице Иосэфа.

– Вот уж извинение, которое, наверно, было бы лишним у большинства супругов Таниса! Обыкновенно любимая жена чувствует, что ей всегда рады. – Аснат покраснела.

– Я пришла к тебе с просьбой. Ты, я знаю, этого не любишь, и я боюсь, что напрасно потревожу тебя!

– Вот как! Ты сожалеешь, даже не высказав, в чем дело, – заметил он спокойно. – Иди, садись! – Он указал ей рядом с собой на стул, с которого сбросил клафт. Видя, что она колеблется, он прибавил: – Ты предпочитаешь в качестве просительницы стоять у двери?

Аснат подошла, села и опустила глаза, обдумывая, как лучше приступить к делу. Иосэф залюбовался ею и сердце его забилось сильнее; ему чудилось, что давно он не видал ее такой обворожительной, как в эту минуту, такой хрупкой, грациозной, с выражением смущения и робости на детском личике. Обаяние ее красоты снова охватило его, а его любовь, всегда сдерживаемая холодностью Аснат, всегда раздражаемая препятствиями и спорами, словно еще выросла и стала горячей.

– Итак, – самая редкая из просительниц в этой зале, – скажи, к кому обращаешься ты с просьбой: к Адону или к мужу? – спросил он.

Аснат подняла голову, но, встретив страстный взгляд больших зеленовато-карих глаз его, пришла в еще большее смущение; она знала, что, как Адон, он для нее ничего не сделает, а отношения ее к нему как к мужу были так странны. И снова горечь и зависть, испытанные ею в разговоре с Туа, кольнули ее в сердце; нервы не выдержали, она облокотилась на стол и зарыдала.

– Что с тобой, Аснат? – спросил, наклоняясь к ней, Иосэф.

– Ничего, ничего! – сказала она, вытирая слезы и стараясь овладеть собой.

Чтобы избежать щекотливого объяснения, она в коротких словах изложила дело, по которому пришла. Адон внимательно слушал свою собеседницу, не спуская глаз с ее взволнованного лица и судорожно подергивавшегося рта. Когда она кончила, он молча взял два свитка папируса, написал на каждом из них по нескольку строк, приложил к ним свою печать и протянул их Аснат.

– Что это такое? – спросила она, недоумевая.

– Один из них – приказ начальнику тюрьмы освободить Нейтотепа, которого я милую; ты можешь потом отослать папирус с одним из дежурных офицеров. Но я не могу его оставить на государственной службе и посылаю его в наше поместье близь Мемфиса, где только что, за смертью старого Анубиса, очистилось место управляющего. У тебя в руках его назначение; главноуправляющий устроит все остальное, когда твой Нейтотеп явится к нему.