Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - Валерий Могильницкий Страница 56

«Напишу позже», — успокаивал себя художник Николай Онуфриевич Рыбецкий. Но это «позже» уже не приходило, ибо надо было работать, чтобы кормить себя, свою семью, времени на письма не хватало.

А ведь не только о Норильске хотел написать Рыбецкий своему ссыльному другу Георгию Жженову. Но и о том большом счастье любви, которое пришло к нему в Караганде. Он уже собирался уезжать из этого пыльного угольного города в Москву, да встретил здесь такую красивую, обаятельную девушку по имени Зина, что влюбился, стал ухаживать за ней, женился. Родился сын, и солнце заглянуло в его мастерскую, и света прибавилось в душе. От добра добра не ищут.

Знала ли Зина о его «преступном» прошлом? Не осуждала ли его?

Я сижу в доме давно ушедшего из жизни художника, и его вдова, учительница, ныне пенсионерка, Зинаида Гавриловна Рыбецкая говорит мне:

— Конечно, я знала о его трагическом прошлом и, конечно же, не осуждала его. За что, спрашивается? Зато, что Коля по злой воле случая попал в плен под Москвой в 1941 году, — ничего не соображающий, тяжело контуженный, потерявший от взрыва бомб слух и сознание. А затем его бросили в фашистские концлагеря в Польше, где били до потери памяти за попытку побега из плена. Спасибо судьбе, какой-то польский скульптор взял его к себе в мастерскую подсобным рабочим, вырвав из цепких лап смерти.

И вот за все эти муки снова в СССР поднимай руки? Только теперь в сталинских лагерях перед офицерами советского гестапо. Слава богу, что у него хватило силы воли пройти через весь этот ад — лагерь в Норильске, работы на медных рудниках, а затем в крепостном театре, где он и познакомился, подружился с такими же обездоленными, несчастными Жженовым и Смоктуновским.

Георгия Жженова пригнали в Норильск после второго ареста в 1949 году. А впервые его арестовали в 1938 году, обвинили в шпионаже в пользу Америки. А никакого шпионажа-то и не было! В поезде Жженов случайно, покуривая возле открытого окна вагона, познакомился с американцем, дипломатом Файвонмилем, и рассказал ему, что с актерской группой едет на Дальний Восток, в город Комсомольск-на-Амуре. У него грандиозные планы — сняться в главной роли в новом фильме, доказать всем, что он перспективный актер, может со временем стать народным артистом. И вот на основании этой безобидной беседы с американским дипломатом следователи пришили Жженову шпионаж, якобы он передал американской разведке данные о секретных стройках на Дальнем Востоке, в Комсомольске-на-Амуре.

Позже в своей книге «От глухаря» до «Жар-птицы» народный артист СССР Георгий Жженов подробно напишет, как был арестован по ложному обвинению, как отсидел 15 лет в сталинских лагерях и ссылке в Норильске, как работал в крепостном театре.

За что же пострадал Смоктуновский, Зинаида Гавриловна точно не знает, но тогда «песня» у НКВД была одна — шпионаж, антисоветская агитация и пропаганда.

Норильский драмтеатр в те годы славился, он считался лучшим среди крепостных театров Гулага. Один Смоктуновский чего стоил! По его подсказу коллектив театра брался за такие серьезные спектакли как «Гамлет», «Идиот»… Кто мог догадаться тогда, что со временем Иннокентий Михайлович за великолепное исполнение ролей в этих спектаклях, но уже на сценах Ленинграда, в одноименных фильмах, получит звание народного артиста СССР, станет лауреатом Ленинской премии? Так что уроки мастерства в Норильском крепостном театре не прошли для друзей художника бесследно.

Не прошли бесследно годы работы в Норильском театре и для самого Николая Онуфриевича Рыбецкого. Начальник управления МВД города Норильска Дергунов прочел в личном деле ссыльного — переселенца Рыбецкого, что он учился в Московской художественной школе, работал в редакции газеты «Комсомольская правда» художником-фотокорреспондентом, и вызвал его к себе.

— Нам нужен художественный руководитель театра. Потянешь?

Рыбецкий потянул. Под его руководством на бис прошло оформление почти всех спектаклей в театре.

А вместе с тем возросло и профессиональное мастерство художника.

Когда закончился срок ссылки Николая Онуфриевича, его вызвали в МВД Норильска.

— Рыбецкий, пиши заявление о снятии с тебя ссылки, — сказал ему полковник МВД, начальник отдела по делам ссыльных. — И сразу решай, куда поедешь жить.

— Как куда? Конечно же, в Москву! — взметнулся бывший москвич.

— Ишь, чего захотел — подавай, мол, столицу Родины, — передернул его полковник. — Тебе, брат, всего три города положено на выбор: Магадан, Караганда, Чита…

— А где теплее? — спросил, ежась от холода, Рыбецкий.

— Конечно, в Караганде, — подсказал полковник. — Там солнце в полнеба.

Так Рыбецкий оказался в шахтерском граде. Здесь он подружился со скульптором Евгенией Семеновной Овощниковой. Его привлекало, что она училась в мастерской у Голубкиной, что была тоже невинно осуждена (только как член семьи изменника Родины). Евгения Семеновна отбывала свой восьмилетний срок с 1938 года вначале в Долинке, затем в Спасске. Она была освобождена ровно через восемь лет, в 1946 году.

После Карлага ей разрешили обретаться только в Караганде. Она вела занятия в изостудии во Дворце культуры горняков, преподавала скульптуру.

О творческом содружестве с Евгенией Семеновной Николай Онуфриевич Рыбецкий всегда вспоминал тепло и радостно. Вместе с ней он участвовал в оформительских работах железнодорожного вокзала в Караганде, открывшегося в 1958 году. Всех покорила тогда установленная в центральном зале вокзала скульптурная статуя Н.О. Рыбецкого «Балерина». Она была сделана с натуры — ему позировала балерина Большого театра Марина Лебедева, к которой он относился с большим уважением и даже неясностью.

Марина Лебедева, безвинно осужденная, пройдя каторгу Долинки, не потеряла своей красоты и обаяния, стройности и профессионализма. Ее любили в Доме пионеров, где она вела студию балета.

Вдова художника Зинаида Гавриловна Рыбецкая продолжала рассказывать мне:

— Во многих аннотациях о творчестве Николая Онуфриевича упускают самое главное — он любил лепить простых людей, тех, кто пострадал в годы сталинизма, подобных себе. Однажды в книжном магазине он увидел продавца, лицо которого было полно скорби и печали. Выяснилось, что этот человек, загнанный сталинизмом на рудники Джезказгана, хлебнул немало лютого горя. Но его тревожили не смертельно опасные болезни, полученные от рудной пыли в глубинах шахт, а духовное обнищание людей. Им, заключенным, не разрешали читать художественные и документальные книги и, таким образом, почти всех отучили от жизненно необходимой привычки дружить с литературой. И до сих пор многие карагандинцы не могут преодолеть барьер боязни любить книгу. Страх губит их души, а это порождает равнодушие — бездушие к литературе.

«Книга не идет! — горестно вздыхал продавец. — И это меня уничтожает больше, чем силикоз».

И Рыбецкий сумел передать в выражении лица своего героя непреходящую боль и тревогу за будущее людей, порвавших всякую связь с книгами, поэзией, литературой.