Рубин Рафаэля - Диана Хэгер Страница 56

– Ты боишься ее дядюшки-кардинала?

Рафаэль вздохнул и увлек ее на обитый французским гобеленом диван с резными ножками.

– Я боюсь не за себя. Если кардинал разозлится, я всегда смогу заработать себе на жизнь портретами.

– Но ты боишься за своих помощников и друзей, таких как Джулио Романо? – Она видела, какая тревога заключена в его глазах. – Не надо меня щадить, Рафаэль. Я ценю правду не меньше, чем ты – преданность и верность. – Она немного помолчала. – Думаешь, наступит такое время, когда ты от нее освободишься? Я не хочу тешить себя мечтами о несбыточном.

Он притянул ее к себе и крепко поцеловал.

– Я не знаю, когда и как это произойдет, но прежде чем я испущу последний вздох, ты станешь женой Рафаэля из Урбино, ты одна.

Маргарита и Рафаэль вместе с падре Джакомо и семейством Луги праздновали новоселье в доме на Виа Алессандрина, который также служил приютом для испанского посла. Десятилетием раньше он был городским особняком влиятельного и очень богатого рода Каприни. Как счастлива была бы ее мать, пришло в голову Маргарите, начавшей осознавать, какие перемены произошли в ее жизни. Вот бы порадовалась эта простая женщина, увидев, что сбываются самые сокровенные ее мечты.

– Как бы мне хотелось, чтобы она была рядом и видела это! – прошептала Маргарита со слезами на глазах.

Рафаэль улыбнулся ей и посмотрел вверх.

– А мне кажется, что она и так все видит, дорогая. В такие минуты мне всегда казалось, что я чувствую присутствие отца.

Маргарита улыбнулась сквозь слезы.

– Тогда я счастлива.

Летиция переходила из комнаты в комнату, трогая мебель и взвешивая в руке дорогие подсвечники, пытаясь хотя бы по весу определить, сколько они могли бы стоить. Гордый Франческо в богатых одеждах, которые ему не шли, но очень радовали его сердце, утопал в обитом темно-зеленым бархатом кресле, благосклонно принимая суету челяди, которая досталась Маргарите вместе с домом. Слуга, с каменным лицом и носом, похожим на клюв, склонился к нему, предлагая отведать жаренного в меду миндаля, марципанов или засахаренных фруктов с серебряного подноса. Донато стоял у камина, молча смотрел на огонь, потягивая дорогое вино, и покачивал головой, словно до сих пор не веря в удачу. Время от времени ему приходилось сгонять своих сорванцов с дорогой мебели, чтобы, не дай бог, не попортили ее своими ногами.

Рафаэль наблюдал, как Маргарита и ее семейство наслаждаются неожиданным счастьем, и разрывался между той радостью, которую доставили ему удивление и восторг возлюбленной, и тяжелыми мыслями о Марии. Образ ее лица, искаженного болью, когда она застала их с Маргаритой в студии, никак не шел из головы. Он не хотел ее обижать, но, сам того не желая, нанес ей глубочайшую рану. Первым его побуждением было броситься за ней следом, но слова ее охранника заставили Рафаэля передумать. Он всегда считал, что Мария заслуживает лучшей участи, чем брачный союз без любви, задуманный дядюшкой исключительно из тщеславия.

Рафаэль откинулся в мягком кресле, скрестил ноги и стал наблюдать за Маргаритой в кругу ее семейства. Какая простота и легкость сквозят в их обращении друг с другом. Так бывает только между людьми, многое пережившими вместе. Внезапно он ощутил сильнейшую тоску по своей семье. Он так давно не сидел за семейным столом, не участвовал в шумных шутливых спорах, не слышал смеха детей и понятных немногим словечек, которые позволяют чувствовать себя сопричастным к переживаниям других людей.

Он вынул небольшую кожаную папку, в которой всегда носил при себе несколько листов бумаги и кусок голубого мелка, и стал набрасывать фрагменты развернувшейся перед ним сцены: торс Донато, полуобернувшегося на зов Летиции, юношеское лицо Джакопо, которое, несмотря на первые признаки мужественности, все еще было по-детски округлым. Вот представительный Франческо, патриарх семейства, с веселыми глазами и изогнутым в хмельном смешке ртом. На его лице безошибочно читалась вся его жизнь, годы тяжелого труда и лишений, перенесенные утраты и радости. Когда Рафаэль поймал и запечатлел на бумаге улыбку Маргариты, забавляющейся шалостями Маттео, он почувствовал, что у него все поплыло перед глазами. Он был очень удивлен, поняв, что виной тому не усталость, а слезы.

Все взрослые члены семейства выпили слишком много вина, чтобы идти домой, так что слуги развели семейство Луги по гостевым комнатам на втором этаже, а Рафаэль увлек Маргариту на третий этаж, где находились их покои. Пока они ужинали, Рафаэль приказал усыпать спальню лепестками белых роз и розмарином. Увидев это, Маргарита тихо вскрикнула и оперлась спиной о закрывшуюся за ними дверь.

– Это для тебя. Это все для тебя, – бормотал он, распуская ее волосы, туго стянутые в пучок на затылке, а потом приподнимая волну блестящих ароматных прядей и целуя ее шею за ухом. – Я напишу с тебя еще одну Мадонну.

Маргарита улыбнулась.

– Мы, кажется, договаривались только об одной.

– А еще мы договаривались больше никогда этого не делать! – И он жадно поцеловал ее, еще сильнее прижав к двери, лаская ее тело.

– И какой будет Мадонна на этот раз?

– Такой, какой ты была сегодня, когда держала на руках маленького Маттео. Твои глаза, лицо… это было совершенно. И еще, – признался он, перейдя на хриплый шепот, – скоро я сделаю тебе еще один подарок.

– Ты и так уже дал мне гораздо больше, чем я заслуживаю.

Рафаэль обвел рукой плавные изгибы, скрытые под шелком, который она теперь носила. Он больше не хотел ждать, пока они окажутся на огромной кровати под балдахином, стоявшей в другом конце комнаты.

– Это невозможно. А подарок, о котором я говорю… он такой же знак судьбы, как и наша с тобой встреча. Я понял это в то же мгновение, как его увидел.

– Как понял про нас с тобой? – спросила она шепотом и засмеялась, как ребенок.

– Именно. Пока мы не поженимся, я буду каждый день осыпать тебя доказательствами того, что ты самое важное в моей жизни. Я хочу преподнести тебе этот дар потому, что он совершенен, и, когда я смогу это сделать, запомни мои слова, он станет символом нашего с тобой обручения.

Это было так восхитительно – переступить запреты и взять ее прямо возле двери, словно шлюху в борделе. Но никогда прежде он не ощущал такого торжества и единения, не было этих разговоров о Мадоннах и любви пред образом той самой Девы, которая их соединила. Сегодня картина еще стояла на мольберте возле их ложа, напоминая о его даре и ее красоте, но через день она уже должна будет отплыть в Сан-Систо.

– А пока, любовь моя, – прошептал он в ее волосы, приподнимая подол платья, – я покажу тебе, что ты можешь делать со мной. Я научу тебя тому, что доставит нам обоим наслаждение!