Дикие пчелы - Иван Басаргин Страница 56

Вот и пес после обильной еды разрыл под липой снег, свернулся калачиком и сладко задремал. Но спал чутко, настороженно, по-звериному. Видел собачьи сны в коротком забытьи: он то убегал от кого-то, поэтому лапы его дергались во сне, то злобно рычал, наверное, видел ненавистного хозяина, то тихо поскуливал, словно ласкался к кому-то.

Проснулся оттого, что кто-то настойчиво стучал по дереву. Пес рыкнул, вскинул темные глаза с желтыми обводами на вершину дерева, увидел дятла. Вскочил. Дятел испуганно присел на хвост, оттолкнулся лапками и взлетел, предупредил тайгу об опасности: трык! трык! трык!

Пушистая белочка спрыгнула с дерева, поднялась на задние лапки, быстро поводила головой по сторонам, но не заметила ничего опасного – знать, наврал дятел – и поскакала по снегу в поисках корма. Орешки есть в складках желтокорых и черных берез, туда их прячут дятлы про запас. Но пока надо искать шишки. Быстро заработала лапками, разметала снег по сторонам, выхватила целехонькую шишку, парную, как баба булку из печи. Взяла в лапки и быстро начала доставать ядреные орешки острыми зубами. Вкуснота! Хорошо! Даже глаза от удовольствия закрываются. Вот белка постучала зубом по следующему ореху: гудит как пустая бочка – не стоит зря время тратить, надо брать орех с зерном.

Пес пристально следил из-за дерева за пушистым комочком. Прицеливался, чтобы взять его половчее. Припал на лапы, уши прижал, затаился. А белочка знай себе спокойно занимается своим делом. Пес не выдержал и пополз на животе. Прогудел кедр, загомонили деревья от ветра. Упала серебряная пыль на шубку белочки. Зверюшка чуть затревожилась, подняла голову: тайга зря не гудит. Встретилась глазами со страшным зверем, черным, огромным. «Гур-гур-гур!» – испуганно закричала и метнулась на кедр. Шишку псу оставила. Жалко было оставлять, там так еще много вкусных орешков. Но жизнь дороже.

Пес подбежал к шишке, нюхнул: пахло смолой и белкой, а что толку!

– Цок-цок-цок! Гур-гур-гур! – начала бранить с дерева пса белочка: мол, не дал поесть, нечестно отбирать чужую добычу, это моя шишка. Пес тявкнул. Настоящий волк не станет голос подавать неведомо кому. Себя раскрывать. Но что делать, привычка собачья не забыта – облаивать каждого, кого не можешь достать зубами. Должен бы прийти охотник и добыть найденное псом. Но где он?

По ловушкам шел Устин. Он услышал лай собаки и насторожился. Откуда здесь собака? У них их нет. Не берут. Боятся, не попали бы в ловушки или капканы. Устин поднялся на взлобок, остановился, убрал сосульки с усов. Лай слышался далеко. Знать, кто-то из охотников зашел в их угодья. Пусть себе ходит, только бы не стал варначить и вытаскивать из ловушек колонков. За это можно свободно получить пулю в спину. Таков закон тайги. Идешь по чужому путику, нашел в ловушке убитого колонка или соболя, вытащи, ловушку насторожи, а добычу повесь в развилку куста, так, чтобы охотник сразу увидел трофей. Постоял Устин, подумал и пошел от лая в свое зимовье. Здесь уже собрались Арсе, Журавушка и Петр.

Устин рассказал, что слышал лай.

– Похоже, собака лаяла на белку. С ленцой, без азарта.

– Белки мало, только и можно взять с собаками, – проговорил Журавушка. – Что добыл?

– Двух соболей взял капканами. А вы?

– Да тожить хорошо, по соболю и три колонка.

– Завтра я сбегаю на лай-то, мало ли кто сюда забрел. Может, заблудился. Ить тут зимовья-то нет на сто верст, – сказал Устин и начал разуваться…

Пес еще долго облаивал белку. Потом бросил и затрусил прочь.

Ветерок принес запах фыркающих птиц. Пес теперь уже понял, что эти птицы не опаснее белки, и начал подкрадываться. Ночь прошла, кончался день – есть снова захотелось. На всякий случай опустил хвостище, поднял шерсть на загривке. Подкрался к лунке в снегу. Понюхал ее – и бац на лунку лапами. А рябчик вылетел сбоку, с шумом поднял клубы снега. Пес прыгнул на другую лунку, но снова промах. И тут началось такое фырканье, что пес заметался от одной птицы к другой. Пытался на лету поймать. Но этому еще надо научиться. Налетел на дерево, потом на куст орешника, чуть глаза не выколол. Гавкнул два раза и бросил никчемных птиц, которые так дико фыркают.

Ночь провел под скалой. Там сочился родничок. Пес пил воду и дремал на подстилке из старых листьев. Тепло и тихо. Конечно, будь он волком, не дремал бы ночь, а шел бы на охоту. Ведь все хищники добывают в основном корм ночью, когда кабарожки выходят поесть мох на елках, изюбры попастись на вейнике или аралиях. Кабаны тоже ранним утром выходят на пастьбу. Да и на лежке по свежим следам можно быстрее натропить на след.

Утро разгоралось. Из-за сопок выползло красное солнце. Подожгло небо. Стучали дятлы, цвиркали поползни, пищали синички, гомонили снегири.

Пес пытался поймать какую-нибудь из мелких птиц, но скоро понял, что тех, кто летает, добыть трудно, а вот тех, кто бегает, легче, но надо и здесь быть осторожным, иметь сноровку.

Пес вышел на ловушку. Вот и добыча. Рыжим комом лежал мерзлый колонок. Не понять псу, чего это его туда занесло? Однако постоял, подумал и выдернул его из-под давка. Тут же начал есть. Колонок был невкусен, вонюч, но голод не родная тетка – будешь есть. Съел. Снова затрусил по путику. Еще один колонок… Хороша тропа, на ней можно и поесть. Но что это? Под корнем дерева виднелся кусочек мяса. Но перед мясом стояла какая-то железина. Пес потоптался, покрутился, сунул нос в эту железину, капкан подпрыгнул и сжал свои челюсти на морде пса. Он завизжал, сбил лапами с морды капкан, поджал хвост и во весь дух припустил по путику.

Сзади послышались выстрелы. Шарик свернул к развилке речки. Здесь много было колонковых следов, густо натропили белки. Взлобки сопок рыжели дубками, орешником, зелеными массивами кедра. На берегу речки стоял дуплистый тополь. В стволе его темнел лаз, из лаза курился парок. Пес встал на задние лапы, обнюхал лаз. Запах знакомый, едкий, густой – запах медведя. А что, если…

Пес обежал тополь, снова поставил лапы на дерево и громко взлаял. Так делали собаки, когда звали к себе охотника, но так бы не сделал волк. Конечно, и волки лают – волчица, когда хочет предупредить свой выводок, или волчата, когда потеряют мать. Но лай их отрывист и чаще заканчивается воем. Но они никогда не облаивают зверя. Если бы они лаяли, то охотники давно бы их перебили. Добычу берут молча, долгой гоньбой и засадами. Когда идут стаей, то воют, взлаивают, потому что тогда они не боятся даже тигра.

В дупле было тихо. Пес залаял громче, чаще. В дупле кто-то зашуршал гнилушками. Пес поднял яростный лай. Раздался рык зверя. Утроенный пустотой дупла, он был сильнее грома. Из пролаза вывалился белогрудый гималайский медведь. Злюка и забияка. Бурый медведь куда добродушнее, чем этот чертенок. Утробно рыкнул и ринулся на собаку.

Шарик замешкался, медведь успел шлепнуть его лапой по боку, отчего пес, кувыркаясь, слетел с обрыва речки. Шлепнулся на припорошенный снегом лед, прокатился по нему юзом. Этот удар был похож на удар палки или бича его бывшего хозяина. Взъярился пес. Забыв о боли, рванулся на медведя, тот прыгнул ему навстречу, но пес отскочил. Благо, на льду было мало снегу, не торчали кусты, а то поймал бы зверь собаку, разорвал бы своими мощными лапищами. Пес нырнул мимо медвежьих лап, с ходу рванул его за «штаны», так что брызнула кровь, на снег полетели клочья шерсти. Клыки у Шарика что шилья. Еще совсем молодые, не притуплённые, рвали по-волчьи. Ахнул медведь, сел на зад, выбросил вперед лапы, но пес ловко увернулся и еще раз «починил» клыками бок косматому черту. Медведь заревел от ярости, кинулся с рыком на пса. И тут началось: медведь гонялся за псом, скользил лапищами по льду, падал, ревел, а пес, словно челнок, проскакивал мимо его лап, хватал зубами за что попало, давился шерстью, ярился от крови медвежьей.