Мудрый король - Владимир Москалев Страница 56

– Ты собираешься ей отомстить? Но зачем? И как?

Впервые повернувшись к Гарту, Бильжо коротко сказал:

– Компьеньские болота ответят на твой вопрос.

И дал шпоры коню.

Вскоре прибыли в Париж. Филипп, обрадовавшись, обнял всех троих. Потом присел на корточки перед малышом, с любопытством глядевшим на него.

– А я знаю, как тебя зовут. Раймон, верно?

– Да, – ответил мальчик. И вдруг спросил: – А тебя?

– А меня – Филипп. – И протянул ему обе руки. – Вот и познакомились мы с тобой. Ты еще маленький, но скоро вырастешь, и отец сделает из тебя воина. Ты хочешь стать воином?

– Хочу быть рыцарем и скакать на лошади.

Филипп засмеялся, встал, подошел к супруге.

– Мадам, пусть ваши камеристки позаботятся о мальчике так же, как и о дочери отца Герена. Скажите им, что это сын сира де Марейля. Они знают, как обходиться с детьми знатных родителей.

– Хорошо, государь, – с легким поклоном ответила королева Изабелла де Эно и, взяв мальчика за руку, повела за собой.

И только теперь друзья стали рассказывать королю о своем путешествии.

* * *

Изабелла де Вермандуа скучала. Возвращаться домой, однако, она не собиралась: отношения с мужем были натянутыми из-за ее бесплодия и земель, по поводу которых у них постоянно вспыхивали скандалы.

Компьень не баловал развлечениями. Одно из них – стравливать диких зверей. В специальных загонах и ямах сидели медведи и кабаны, и знать развлекалась, глядя, как звери бросаются друг на друга – перегрызая горло, вспарывая брюхо, разрывая на части. Заключались сделки. Проигравший, вне себя от негодования, порой бросался в драку, уверяя, что были нарушены какие-то правила. Зрители, наглядевшись на зверей, теперь уже наблюдали за двумя дерущимися сеньорами, гадая, произойдет ли из-за этой стычки вражда двух семейств – дело обычное в то время.

Изабелле надоело наблюдать, как некий граф и барон награждают друг друга тумаками, и она направилась к лугу, где придворные дамы пили с рыцарями вино, играли в кости и шахматы и слушали новые песенки труверов. Другая группа честила на все лады низшее сословие – одна из повседневных тем. К этой группе и подошла Изабелла, рассчитывая тоже позлословить в адрес горожан и деревенских жителей. На ней блио, туго зашнурованное с обеих сторон, под блио – короткая шелковая туника с рукавами, называемая коттой. Талию обхватывает кожаный пояс.

– Что такое простолюдин? – с гримасой презрения говорила одна из дам. – Существо низшее, жизнь которого не принимается в расчет. Это всего лишь объект извлечения дохода. Его надо душить налогом, чтобы почитал своего господина.

– По-моему, эти сервы и вилланы – самые настоящие наши враги, – вторила ей другая дама. – Грязные, вонючие, оборванные – фи! Подумать только, в соседнем графстве они возымели наглость взяться за оружие! Но теперь не посмеют – граф половину перевешал, а другим перерезал горло.

– Как, всем? – не поверил какой-то рыцарь. – Но ведь там были женщины и дети.

– Хм, подумаешь! Вы говорите так, словно речь идет о людях. Женщинам вспарывали животы, а детей насаживали на копья. Что тут такого, право, не понимаю. Зато теперь эти свиньи утихомирились.

– Но ведь это жестоко, – попробовала возразить еще одна дама. – Женщин, детей… боже мой! И потом, если подумать, они ведь кормят нас.

– Все равно они достойны презрения, – взяла слово Изабелла. – Может быть, по-вашему, во время военных действий войско предпочтет объехать деревню? Я сама видела, как их топчут конями, режут и жгут, причем не только на вражеской земле, где этим врагу наносится ущерб, но даже на своей.

– А на своей-то зачем? – спросил рыцарь.

– Чтобы не мешал господину, когда он возвращается в свой замок с охоты или с войны.

– Их голова глупа, в нее ничему благому не войти, – подал голос священник, непонятно как оказавшийся здесь. – Они никогда не смогут стать свободными, зато часто становятся предателями. Вы читали «Песнь о Жираре Руссильонском?» Так вот, там простолюдин сдает замок Карлу Мартеллу. Вот до чего может дойти это отродье.

Бесстыдное бичевание простого люда, издевательства над ним продолжались. Например, заговорили о том, что лучники – просто трусы, потому что предпочитают воевать с дальнего расстояния. Вообще пехота, городское ополчение – всего лишь сборище остолопов, ничего не стоящая часть войска. Если они мешают проехать рыцарям, те попросту устремляются по их телам, хохоча и не придавая значения крикам о помощи. Кто-то из присутствующих добавил еще, завершая картину:

– А бывает, что дворянин путается со всяком сбродом и превращается в простолюдина. Такому руку противно подать, ибо все, кто соприкасается с чернью, становятся грязными, низшими существами, которых попросту хочется убить.

– И все же здесь что-то не так, – сказал один из придворных. – Все мы испытываем к этим людям из простонародья безграничную ненависть. Но это было бы понятно, будь перед нами мусульманин, существо неверное и грязное, которое надо безжалостно убивать. Однажды, когда мы были на Востоке, мой друг сообщил, что собственноручно зарезал пятьдесят сарацинок, уничтожив этим самым полтысячи магометан. Когда я спросил его, где он нашел эти пять сотен, он ответил, что они мирно спали себе в животах их матерей. Каждая их самка по плодовитости не уступает обыкновенной крысе. Через год на свет появятся пятьдесят маленьких тюрбанов, сыновей Аллаха; на следующий год – еще столько же. И так будет продолжаться, пока их самкам не вспороть живот. А если этого не сделать? Сколько народится воинов-мусульман черед десять, двадцать лет? Около тысячи! А через тридцать? Вдвое больше! И вся эта орда ринется избивать христиан! Быть может, среди убитых окажутся и наши сыновья. И это только пятьдесят самок! Но их десятки, сотни тысяч, и всех их надо беспощадно уничтожать! Иначе не быть христианству. Все кругом затопят голодные, грязные мусульманские орды!

Раздались дружные аплодисменты. Но рассказчик еще не кончил:

– Но наша чернь – той же веры, что и мы все. Такие же христиане. Вся разница в том, что один ест с золотого подноса, а другой – с деревянного; один ходит по персидским и фламандским коврам, другой – по земле.

– Ах, давайте послушаем Бертрана, – воскликнула тут одна из дам, – лучше него никто не скажет, какова чернь.

Трубадур Бертран де Борн, как известно, не скрывал своей ненависти к третьему сословию. Войдя в середину круга с лирой в руках, он уселся на кочке и запел хорошо известную всем сирвенту: