Секретная миссия Рудольфа Гесса. Закулисные игры мировых держав. 1941-1945 - Бернард Хаттон Страница 55

– Неужели вы и вправду показывали мне эти карточки?

Доктор Гилберт подтвердил, что показывал.

– Сегодня особенно плохой день, – сказал Гесс. – Я никак не могу сосредоточиться. Я даже не работаю над своей защитой.

– Вас не должно тревожить временное ухудшение вашей способности к концентрации, – попытался успокоить его доктор Гилберт. – Вы не должны также пытаться сосредоточиться усилием воли.

– Нет, я этого делать не буду, – пообещал Гесс. – А если и сделаю, то на этот раз мне никто не поверит после того, как я заявил, что моя амнезия была притворной.

Через неделю, 27 января, Гесс впал в апатию. Когда его обследовали врачи, он казался отстраненным и не хотел выдавать своих чувств.

– Я не очень внимательно прислушиваюсь к тому, что говорится на суде, – заявил он. – Француз слишком много говорит и все время повторяется.

Гесс признал, что не помнит большую часть происходящего, а о том, что судьи часто повторяются, ему сказал кто-то другой из обвиняемых. Он не мог понять, почему немцы совершили так много жестокостей. Все заметили, что, в отличие от других подзащитных, он не проявлял никакого желания общаться со своей женой и сыном.

Доктор Гилберт пришел к заключению, что психическое состояние Гесса ухудшается из-за душевного конфликта, который создавал угрозу для его эго. Гесс стоял перед ужасным выбором: либо признать свою долю вины в преступлениях нацистов, либо отвергнуть любимого фюрера. Неспособность сделать выбор заставила его снова погрузиться в амнезию или паранойю, которая помогала ему отвергнуть реальность.

С каждой прошедшей неделей память Гесса становилась все хуже и хуже. Дело дошло до того, что он уже не мог вспомнить, что было вчера. Он забыл все обстоятельства своего перелета в Англию. Только постоянные подсказки не позволяли ему забыть основные события своей жизни.

Потеря памяти у Гесса вызвала сильную тревогу у остальных подзащитных. Когда он в начале суда заявил, что полностью владеет своей памятью, многие из них стали надеяться, что бывший заместитель фюрера поможет им оправдаться перед судом. Теперь же фон Ширах жаловался доктору Гилберту:

– Несколько недель назад я обсуждал с Гессом два вопроса, на которые он должен был дать ответ, когда его вызовут в качестве свидетеля по моему делу. На следующий день он сказал мне, что подготовил ответы и хорошо знает, о чем будет говорить, и даже пообещал назвать точные даты. Позавчера я снова напомнил ему о предстоящем допросе, а он заявил, что не понимает, о чем я говорю. Я сказал: «Но, господин Гесс, мы ведь обсуждали это всего лишь восемь дней назад, и тогда вы помнили даже даты». – Он ответил: «Мне ужасно неудобно перед вами, но я ничего не помню. Как бы я ни пытался, я не могу вернуть себе память».

Геринг поделился с доктором Гилбертом своим горем:

– Что касается Гесса, то он нанес мне удар ниже пояса. Его память мертва. Я вижу, что сейчас он уже не притворяется. Пару недель назад он признался мне, что действительно страдал от амнезии в Англии, и сказал, что теперь у него началось то же самое. О боже, каким фарсом станут его свидетельские показания!

Доктор Гилберт в своем медицинском заключении писал:

«Динамика рецидива проявляется в возвращении истерично-шизоидной личности к тому же самому механизму защиты своего эго, который помог ему отвергнуть реальность в Англии и «выздороветь» в Нюрнберге. Причин все увеличивающейся фрустрации Гесса в ходе суда две. Во-первых, постоянное накопление свидетельских показаний о грехах нацистского режима и звериной жестокости фюрера. В ответ на это Гесс может лишь повторять: «Я не понимаю», – и, по-видимому, ищет пути отрицания или рационализации суровой действительности.

Во-вторых, представление дела Гесса в суде, из-за которого его полет в Англию стал выглядеть смешным даже в глазах его собственных товарищей».

Всем стало ясно, что Рудольф Гесс не сможет защитить себя.