Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала - Денис Лешков Страница 55

У нас существует масса всяких совершенно не нужных караулов и дежурств, причем на некоторых отдаленных батареях дежурства недельные. Само собой, что высидеть неделю где-нибудь на Ижорской батарее или на Финской — это форменная каторга, ибо хуже всякого одиночного заключения. Контроля караулов на этих батареях ввиду их отдаленности также никакого не производится, а потому офицеры искони веков удирали в Питер. Финская батарея находится в полуверсте от Сестрорецкого курорта и является особенно удобной в смысле «дежурств на ней». Наивное начальство поражалось, с каким рвением офицерство едет дежурить на эти батареи, меняется, стараясь попасть в это недельное заточение, и часто даже само просится. Новый адъютант ш<табс>-к<апитан> Самусьев прекурьезно рассказывал, как он был удивлен однажды, идя по Пассажу в Петербурге: «Иду я по Пассажу, вдруг вижу, идет впереди под руку с девицей дежурный по Финской батарее, я долго думал, как бы себе это объяснить, и хотел уже подойти спросить его, как вдруг вижу, стоит около театральной кассы и покупает себе билет дежурный по Ижорским батареям… Спустя 5 минут захожу в магазин, а там сидит и слушает граммофон дежурный по караулам!..»

Однажды во время «дежурства» моего на Финской батарее тоже вышел курьез. Мой командир, кап<итан> Лукьянов, обедал у танцовщицы Л. П. Бараш и между прочим рассказывал ей про свою роту и про меня. «Как же, как же, я знаю Дениса Иваныча, он такой милый, вчера он был у меня…» Лукьянов остолбенел: «Вот как, вы говорите, он у Вас был?» Тогда сообразив, что, может быть, подвела меня, она хотела загладить свой промах: «Да вы не думайте, что он все только по танцовщицам разъезжает, он и служит аккуратно, я знаю, что он каждый день ездит туда, на свою батарею…» Хорошо еще, что Лукьянов сам в это время находился «в утеке», а то бы непременно поднял историю!

6 ноября был бал в Морском корпусе. Я раньше еще обещал ехать туда с танцовщицей А. П. Домерщиковой. Вечером я заехал к ней, довольно терпеливо ждал, пока парикмахер строил у нее на голове Хеопсову пирамиду, и, наконец, мы поехали. Бал оказался весьма многолюдным. С трудом прошли мы бесконечную анфиладу разукрашенных и декорированных зал. Около двух часов ночи мы начали искать всех «своих» и, наконец, образовали в одной из зал свой кружок. Здесь были исключительно танцовщицы и балетоманы. В 5-м часу утра, порядочно утомленные, мы двинулись домой и простояли, как сейчас помню, битый час в ожидании наводки Николаевского моста.

На следующий день 7 ноября я и Савицкий, завтракая в собрании, надумали блестящую мысль: привезти на предстоящий наш артиллерийский бал 8 ноября нескольких танцовщиц. После долгих размышлений решено было пригласить А. П. Павлову, Л. Ц. Пуни, Л. П. Бараш и А. П. Домерщикову. На следующий день мы отправились в Петербург приглашать, но, как оказалось, А. П. Павлова была вечером занята в каком-то благотворительном спектакле, а Л. Ц. Пуни была не совсем здорова и не могла ехать. Что же касается Бараш и Домерщиковой, то они согласились, если, впрочем, Бараш успеет оттанцевать в «Руслане» лезгинку. Так как Савицкий должен был вечером ехать на дежурство, то я и Стрекачев взялись доставить до Кронштадта наших дам. Вечером Стрекачев отправился на Чернышев переулок за А. П. Домерщиковой, а я поехал в Мариинский театр за Л. П. Бараш. «Руслана», как назло, тянули бесконечно долго, и я весьма основательно опасался, что мы опоздаем на поезд. 3 раза посылал я курьера на сцену поторопить Л. П. Бараш, которая, наконец, оделась и вышла. К счастью, попался прекрасный извозчик, который летел сломя шею на Балтийский вокзал, где уже ожидали нас Домерщикова и Стрекачев. Мы приобрели отдельное купе I класса и поехали в Ораниенбаум, где пересели на пароход. В каюте пили вино и порядком балагурили.

Кстати, следует заметить, что Кронштадт наш, несмотря на 20-верстное расстояние от столицы, в сущности глухая провинция. Особенно сильно это заметно на так называемом «офицерском обществе». Многие из артиллерийских офицеров женаты на местных купчихах и дочерях попов и морских чиновников, всю жизнь безвыездно проживших на богоспасаемом Котлине и не нюхавших столичной светской жизни. Вследствие войны и беспорядков балов в собрании не было около 4-х лет, и потому этот предстоящий бал был для туземных дам и девиц праздником, к которому они, по-видимому, готовились целый месяц, следствием чего получились отчаянно безвкусные лиловые и зеленые платья с желтой или синей гарнитурой и с напяленными куда попало кружевами и бантами. Что же касается нашего офицерства, то оно на подобных вечерах делилось не на танцующих и нетанцующих, а на пьющих и непьющих, причем пьющие (т. е. вся лучшая часть молодежи) пили, а остальным, т. е. непьющим, ничего не оставалось, как танцевать и занимать «своих дам».

Так было и в этот знаменательный вечер. Бал начался часов в девять. Расфуфыренные дамы и девицы сидели как павы вокруг залы. На почетных местах сидел комендант с комендантшей, а в зале вяло кружились 3–4 пары «обязательных кавалеров» с дочерьми батальонных командиров. Внизу же в буфете почти вся молодежь выпивала и закусывала в ожидании появления более интересных дам. Бал тянулся весьма вяло. И вот в подобной обстановке приехали мы. О нашем прибытии было сообщено «внизу», получилось действие электрической искры, вся молодежь встретила нас восторженными аплодисментами, и, как только мы вошли в зал, вечер сразу переменился. В буфете никого не осталось, ибо все «пожелали танцевать». Само собой, что появление двух хорошеньких, прелестно одетых артисток моментально привлекло к нам все офицерство, и «обескавалеренные» туземные дамы были не особенно приятно поражены. Дирижировать танцами начал князь Церетелли. Началась мазурка, в которой кавалеры стояли гуськом в ожидании очереди танцевать с артистками. Двое из офицеров Л. и Ш. слетали в цветочный магазин и ухитрились ночью, через черный ход, достать два роскошных букета живых роз, которые и были вручены во время котильона Л. П. Бараш и А. П. Домерщиковой. Протанцевав около часу, я предложил своим дамам ужинать, мы спустились вниз, и, как по волшебству, в зале остались почти исключительно пожилые и нетанцующие офицеры, внизу же образовался громадный стол, центр которого заняли Бараш, Домерщикова, я, Стрекачев, Крашевский, Бараков и пр. Ужин был удивительно веселый, с многочисленными тостами за процветание балета и за здоровье наших милых дам. Полчаса спустя и все остальные спустились вниз, ибо, по-видимому, там танцы не клеились. За ужином шампанское, что называется, рекой текло и молодежь вся солидно подвыпила, не отстал от них и я. Наши громкие разговоры и тосты дали первый повод злословию полковых папенек и маменек, натурально недовольных невниманием офицерства к их дщерям и женам. Зависть столь полному комплекту кавалеров у наших дам вылилась также и в злобе на несправедливое якобы награждение цветами. Между тем некоторые из сидящих за нашим столом упросили Л. П. Бараш станцевать с князем Церетелли лезгинку. Так как оркестр был уже отпущен, то я сел за рояль в библиотечном зале и играл, а они танцевали. Я играл всевозможные танцы, и в конце концов кончили бальным кекуоком. Тут командир, как бы ждавший случая придраться, просил прекратить танцы и вызвал Церетелли и меня на объяснение. Я ответил, что играл кекуок, лишь исполняя просьбу всех присутствующих и дирижера танцев. Разговор же с Церетелли кончился тем, что последний сказал командиру какую-то обидную дерзость, и… таким образом кончился пир наш бедою! Во время ухода и одевания я из-за какого-то пустяка повздорил с А. П. Домерщиковой и отправился в дежурную комнату спать, все же остальные, сопутствуемые целым кортежем офицерства, отправились на пароход.