Мария Кантемир. Проклятие визиря - Зинаида Чиркова Страница 55

Он осторожно поставил её возле своих ног и слегка ногой подвинул по направлению к визирю.

Балтаджи слегка прикрыл глаза, и слуга быстрым движением придвинул шляпу к ногам визиря.

И снова скосил глаза Балтаджи, увидел сверкающие бриллианты, сапфиры, изумруды и золотые червонцы, положенные сверху драгоценностей, и кивнул красной бородой. Глаза его потеплели, взглянули на Шафирова ласково и доброжелательно.

Слуга накинул на шляпу большой платок, скрывший сверкание драгоценностей, и ещё ближе придвинул к ногам визиря дорогой подарок.

Шафиров понял, что первый бой за мир выигран.

Но как долго ещё предстояло изощряться в красноречии, как долго и терпеливо вести разговор, то переходя на родной язык, то ввёртывая слово-другое на турецком, то призывая толмача переводить точно и словно бы иногда не понимая значения слов!

Пётр Павлович Шафиров был изощрённым дипломатом, мастером по части затуманивания мозгов длиннейшими цветистыми фразами — такого мастера было поискать.

Но и ему пришлось попотеть здесь, когда на карту была поставлена жизнь царя, судьба России, хоть и не знали в точности турки, обретается ли он в лагере русских.

Не думал о таких высоких материях Шафиров, он просто торговался, выигрывая одну за другой позиции будущего мирного договора.

Секретные инструкции Петра уполномочивали Шафирова на многое: пусть и Азов будет срыт, пусть и Таганрог отдан туркам, пусть и от Каменного Затона не останется ни одного камня, пусть и приобретения в Прибалтике отойдут опять к шведскому королю, только бы не рабство, не плен.

Но оказалось, что турок не интересуют выгоды шведского короля, им важнее было, чтобы русские ушли с Чёрного моря, чтобы и Азовское не бороздили северные соседи.

Балтаджи Мехмед-паша был умный и дальновидный человек, он понимал выгоды мира с Россией, но так долго и упорно торговался с Шафировым, что иногда уставал и махал рукой — на сегодня хватит...

А в русском лагере всё застыло в напряжённом нервном ожидании.

Вялая перестрелка с османами велась постоянно, но атак не было, хотя османы, виделось и на расстоянии, укрепляли свой лагерь, до сих пор вовсе не защищённый.

Русскими же ничего не делалось, лишь стояли русские солдаты во фронте с великой готовностью отразить атаку османов.

Первую записку привёз офицер связи, и сердце у Петра упало: Балтаджи не выразил готовности к мирным переговорам...

Но мало-помалу утихла перестрелка, обманчивая напряжённая тишина установилась и над русским и над турецким лагерями. Все ждали, что изойдёт из роскошного золочёного шатра визиря под золотым полумесяцем на зелёном знамени.

И вновь изощрялся в красноречии Шафиров, указывая Балтаджи на выгоды мира для турок, снова и снова говорили толмачи великому визирю об уступках, на которые хотел и мог пойти русский царь...

И когда на второй день офицер связи привёз Петру записку от посланца России, что визирь уже склонен пойти на мирные переговоры, Пётр едва не запрыгал от радости.

«Обещай всё, — писал он Шафирову, — вплоть до псковских провинций (взгляд русского царя был неизменно прикован к северным завоеваниям), — обещай, только бы не плен, только бы не рабство».

И Шафиров обещал визирю, но он был великий торгаш и умел обойти самые острые углы.

Военный совет заседал день и ночь, никто не расходился из палатки Шереметева. Сумеет ли Шафиров заключить перемирие, обойти умного и проницательного великого визиря, сможет ли спасти армию и самого царя от позорной сдачи в плен? Судили и рядили, придумывали самые фантастические проекты вызволения из ловушки. Слава богу, не пришлось выводить из западни войска, сечь пульки на дробь, забивать лошадей.

Шафиров вернулся победителем: визирь согласился на перемирие, с тяжёлыми для России условиями, но с уговором — вывести армию из кольца врагов с пушками и знамёнами, в порядке и строем...

Пётр целовал Шафирова, бурно радовался: что там Азов, что там Таганрог, что этот несчастный Каменный Затон, если не рабство, не плен, если не позорная сдача...

И пусть два самых знатных заложника — аманата — отбудут в плен к османам, зато армия сохранена и сам царь, и всё его окружение, и всё командование армией смогут выйти из османского окружения с достоинством и честью.

Лишь в глаза Шереметеву не мог глядеть Пётр: его сына, Михаила Борисовича, полковника армии, служившего под началом отца, потребовали турки заложником, да и самого Шафирова надо было отдать в заложники.

Но сына Шереметева Пётр тут же произвёл в генерал-майоры, выдал ему жалованье на год вперёд, да ещё и повесил орден на шею.

И всё это не могло, конечно, радовать Бориса Петровича: всё равно при всех этих регалиях сын отправлялся в плен к туркам, а известно, какое житьё в их Семибашенном замке, где до сих пор томился Пётр Андреевич Толстой, в письмах своих непрестанно жалующийся на оскудение и плохое житьё.

«Ничего, — утешал Пётр Шереметева, — всё выполню по договору, и Азов срою до основания, и Таганрог, и Затону несдобровать, но выполню все эти условия, и вернётся твой сын генерал-майором, и вернётся домой Петька Шафиров, выторговавший такой договор».

Снова и снова выспрашивал он Шафирова, что да как, темнел лицом, когда заходила речь о Кантемире: его в первую голову требовали выдать.

Но Шафиров отговаривался: мол, не наш подданный, его воля — где хочет, там и будет, не можем мы распоряжаться жизнью турецких подданных, да и вряд ли теперь он в лагере у русских, хоть и видел его там Ибрагим, — давно, наверное, уехал в свои Яссы, где он господарь...

Так и не поведал Шафиров, как удалось ему отговориться от выдачи молдавского господаря, какое значение имели для визиря блеск бриллиантов и таинственное мерцание изумрудов в поношенной шляпе самого Петра, но только армия могла теперь готовиться выходить из кольца, сам Пётр не попадал в рабство... А что значили эти жертвы по сравнению со всем остальным!

— А Кантемира я им не отдам, — стиснул зубы Пётр. — Азов верну, Таганрог восстановлю, Каменный Затон и тот будет в целости, а верного друга предать — это не в моих правилах.

«Конечно, если бы турки настаивали слишком, пришлось бы выдать и Кантемира», — думал Пётр, но не очень-то они настаивали, да и Шафиров сумел убедить их, что русские заложник и гораздо ценнее, чем голова молдавского господаря.

— Жалую тебя, князь молдавский, — сказал на радостях Пётр Дмитрию Кантемиру, — князем русским, ежегодным пенсионом в шесть тысяч золотых рублей да землями в Харьковском пределе, да дворец московский будет за тобой. Посылай за семьёй в Яссы, коли хочешь с нами уходить. Твоя воля. А в Луцком договоре я так и поставил, что в случае неудачи забираю тебя с собой, и лучшие твои бояре будут под тобой, коли захочешь взять, и суд и расправу над своими молдаванами учинять будешь.

Кантемир только молча кивнул головой. Что ему оставалось делать? Вся семья была под топором турок...