США во Второй мировой войне. Мифы и реальность - Жак Р. Пауэлс Страница 55

Во время войны у американских рабочих выработалось классовое сознание в марксистском смысле, как заметил известный британский историк Артур Марвик – сам не марксист. Этот классовое сознание выражалось не только на словах, но в и делах. Американские рабочие все чаще использовали такие слова, как «пролетариат» и «рабочий класс», и американский истеблишмент воспринимал это, как боевые идиомы классовой борьбы, а такого рода тревожный «языковой авангард» считал предвестником своего рода социальной революции, вдохновение и образец для которой давал Советский Союз337. Но были и другие, более тревожные симптомы роста сознания воинствующего класса. Во время войным американские рабочие массово вступали в более или менее радикальные профсоюзы, и с помощью, в первую очередь, забастовок, в том числе несанкционированных, они показали себя достаточно способными вырвать у своих работодателей повышение заработной платы. Многие консервативные американцы полагали, что за этим развитием событий пряталась «рука Москвы», хотя сами американские коммунисты, которые боялись, что забастовки могут поставить под угрозу американскую помощь СССР, несомненно, принадлежали к более умеренным элементам в профсоюзном движении. В 1944–1945 годах, еще до того, как была достигнута окончательная победа в войне, новая волна забастовок, казалось, демонстрировала, что трудящиеся готовятся к крупному послевоенному наступлению на домашнем фронте социальной борьбы. Кроме повышения заработной платы, рабочие Америки теперь начали требовать и различных видов социальных пособий, которыми давно уже пользовались их коллеги в советском «рае для трудящихся», например, пенсий по старости, пособий по безработице, медицинского страхования, а также оплачиваемых отпусков338. Обследование Fortune Magazine, проведенное в годы войны и в конечном итоге опубликованное в сентябре 1945 года, ясно показало, что средний американец испытывает большое восхишение таким достижениями Советов, как «перераспределения богатства, равенство, экономическая безопасность и… возможности для образования»339.

Не только классово сознательные рабочие, но и различного рода интеллектуалы, религиозные лидеры, политики и даже бизнесмены в годы войны восприняли прогрессивные идеи и стали их сторонниками. Эти так называемые либералы американского среднего класса выступали за национальную систему социального обеспечения, обеспечение полной занятости, промышленную демократию и более активную роль государства в социальной и экономической жизни. Они тоже, по крайней мере, были отчасти вдохновлены романтизированной моделью Советского Союза. Либералы, возможно, не были коммунистами или красными, но в глазах, по крайней мере, некоторых консерваторов они были «попутчиками» большевизма и марионетками Москвы, «розовыми». Что касается интеллигенции, ведущие экономисты Америки, например, традиционно были преданными сторонниками свободного предпринимательства, но во время войны некоторые из них, в том числе Элвин Хансен, профессор Гарвардского университета, известный как «американский Кейнс», изменили свои взгляды и начали выступать за неортодоксальную политику, такую, как стремление к полной занятости340. После мраке «грязных тридцатых» и жертв, принесенных за долгую, мрачную ночь войны, большая часть населения не только в Соединенных Штатах, но и повсюду в западном мире ожидала нового социального рассвета. В Великобритании эти надежды на социальную «новую сделку» в основном сбылись, хотя консервативные лидеры, такие, как Черчилль, выступали против этого. Именно по этой причине британский народ поменял своих консервативных правителей во время всеобщих выборов летом 1945 года на правительство подлинно реформистской лейбористской партии. Таким образом, в Великобритании были созданы обширная система социальной безопасности на основе плана, известного как план Бевериджа, и то, что в скором времени станет известно как «социальное государство»341. В послевоенные годы британская модель вдохновила аналогичные социальные реформы во многих странах Западной Европы, а также в Канаде и в Австралия, но не в США. Это не было связано с «врожденным индивидуализмом» американцев, как часто предполагают. Американское государство благосостояния не стало возможным потому, что американская правящая элита нашла способ избежать требования социальных рефоры, и способом этим было развязывание холодной войны. Встревоженные тем, что они воспринимали, как «тенденции к социализму», корпоративные лидеры страны ответили на это многогранной кампанией «защиты американской экономической системы», «характеризующейся свободным предпринимательством», как писал Роберт Гриффит342. В этом контексте имело большой смысл демонизировать СССР, страну, которая до недавнего времени идеализировалась. Объявив Советский Союз врагом американского народа, стало возможным осудить все «неамериканские» радикальные идеи, профсоюзные требования, и большинство форм социального обеспечения, которые смутно ассоциировались с большевизмом и СССР343.

Демонизация Советского Союза также была выгодной потому, что СССР был олицетворением централизованного планирования и государственного вмешательства в экономическую жизнь. В 1930-е годы Америка уже экспериментировала с государственным планированием и вмешательством в виде нового курса Рузвельта, и в течение 1940-х годов, таким образом, были успешно согласованы гигантские военные и оборонные усилия страны. Американские либералы рассчитывали на «активное» государство для реализации своих надежд на социальное и экономическое будущее страны. Американская правящая элита, однако, не без причины боялась, что после войны льготы для свободного предпринимательства, то есть привилегии бизнесменов и корпораций, могут быть дополнительно ослаблены государственным вмешательством и централизованным планированием, иначе говоря, ростом «командной экономики». Изображение Советского Союза в качестве врага также позволило им осудить все формы экономического вмешательства государства как «коммунистическое» или, по крайней мере, «неамериканское» и, наоборот, защищать «свободное предпринимательство» как неотъемлемое право всех американских патриотов, как «американский образ жизни», критиковать который могут только предатели американского флага344.

Вот так в Соединенных Штатах была запущена антикоммунистическая и антисоветская кампания – еще до того, как прозвучали последние выстрелы войны. Эта кампания вошла в историю как «маккартизм», потому что сенатор Джозеф Маккарти играл роль Торквемада в этой инквизиции. Благородные идеалы свободы совести и свободы слова, которым Америка так предана в теории, и замечательные принципы «Атлантической хартии», ради которых Америка якобы вступила в войну, снова и снова нарушались в период «охоты на ведьм» Маккарти, который продлился много лет. Маккартизм был направлен, конечно, не только против горстки американских коммунистов, но и против всех левых, радикальных, прогрессивных, социально озабоченных и даже немного неортодоксальных политических элементов в политике, в профсоюзном движении, даже в интеллектуальной и культурной жизни. (Альберт Эйнштейн, Чарли Чаплин, и Бертольд Брехт были вынуждены покинуть США из-за маккартизма). Было логично также, что маккартистская «охота на ведьм» шла рука об руку с широкомасштабным наступлением против профсоюзов. Удушающая конформистская атмосфера царила вплоть до 1960-х годов в стране, которая считает себя колыбелью свободы слова и личности. К слову, американский пример был вдохновителем похожих (хотя, как правило, гораздо менее истеричных) антикоммунистических и антисоветских кампаний и в других местах так называемого «свободного мира»345.