Ратоборцы - Алексей Югов Страница 55

Тут и сам князь был бессилен: тут уже по всей «правде» сотворено, по Ярославлей, – придраться не к чему. А без купца как существовать князю? – все равно как без пахаря!.. И богател, богател Чернобай…

Невский, далеко опередив дружину и свиту свою, близился к городу. В расчеты князя входило въехать на сей раз во Владимир без обычной народной встречи: великим князем сидел Андрей, да и не хотелось татар будоражить торжественным въездом.

Еще издали, с коня, Александру Ярославичу стало видно, что мост неисправен.

«Распустил, распустил их Андрей! – хмурясь, подумал Невский. – Чего тиун мостовой смотрит? Мост же как раз супротив дворца! Нет, этак он не покняжит долго!.. Мимоходный», – вспомнилось ему сквозь досаду то язвительное прозванье, которое успели дать владимирцы князю Андрею Ярославичу, едва он с год прокняжил у них. Правда, в той кличке сильно сказалось и раздраженье владимирцев, наступившее сразу, как только в прошлом году из Великой орды стольным князем Владимирским вернулся не старший Ярославич – Александр, а младший – Андрей.

Правда, между самими братьями это дело было заранее решенное. Александр знал, что ему лучше быть в Новгороде: и от Орды подальше, да и вовремя было бы кому грозной рукой осадить в Прибалтике и немцев и шведов.

Андрей же над гробом родителя клялся: и на великом княжении будучи, во всем слушаться старшего брата, и целовал в том крест.

Однако же Александру и с берегов Волхова видно было, что небрежет делами Андрей. Бесхитростное, но и беспечнобуйное сердце!..

«Мимоходный», – с досадою повторял про себя Невский, въезжая на зияющий пробоинами, зыбящийся мост. Пришлось вести коня под уздцы.

Тотчас вспомнилось, что этим именно мостом со дня на день должны будут въехать во Владимир и княжна Дубравка, и митрополит Кирилл…

…Мостовой поперечный затвор был опущен. Никого не было. Александр Ярославич огляделся.

А меж тем в это время внизу, под плотиною, происходило вот что. Завидев хотя и одинокого, без свиты, однако, несомненно знатного всадника, а затем вскоре и признав Невского, – ибо столько раз глазел на него, уцепясь где-либо за конек теремной крыши или с дерева, – Гринька ринулся сломя голову вниз, к хозяину, сидевшему над своими удочками, – ринулся так, что едва не сшиб Чернобая в воду.

– Дяденька… Акиндин… отворяй!.. – задыхаясь, выкрикнул он.

– Ох ты, лешак проклятый! – рыкнул купец. – Ты мне рыбу всю распугал!..

Он грузно привстал, ухватясь за плечо мальчугана, да ему же, бедняге, и сунул кулаком в лицо.

Гринька дернул головою, всхлипнул и облился кровью. Кричать он не закричал: ему же хуже будет, у него еще хватило соображенья отступить подальше, чтобы не обкапать кровью песок близ хозяина. Он отступил к воде и склонился над речкой. Вода побурела.

Чернобай неторопливо охлопал штаны, поправил поясок длинной чесучовой рубахи и сцапал руку мальчугана, разжимая ее: выручки в ней не оказалось. Хозяин рассвирепел.

Но едва он раскрыл рот для ругани, как с моста послышался треск ломаемой жерди и над самой головою купца со свистом прорезала воздух огромная жердь мостового затвора, сорванная в гневе князем Александром, и плеснула в Клязьму, раздав во все стороны брызги.

Купца схлестнуло водою.

Чернобай с грозно-невнятным ревом: «А-а! А-а!» кинулся вверх, на плотину.

Невский был уже на коне.

Не видя всадника в лицо, остервеневший Чернобай дорвался до стремени Александра и рванул к себе стремянной ремень.

Рванул – и тотчас же оцепенел, увидев лицо князя. Долгие навыки прожитой в пресмыкании жизни мигом подсказали его рукам другое движенье: он уже не стремя схватил, а якобы обнял ногу Александра.

– Князь!.. Олександр Ярославич!.. Прости… обознался!.. – забормотал он, елозя и прижимаясь потной, красной рожей к запыленному сафьяну княжеского сапога.

Александр молчал.

Ощутив щекою легкое движенье ноги Александра – как бы движенье освободиться, – Чернобай выпустил из своих объятий сапог князя и отер лицо.

– Подойди! – приказал Невский.

Этот голос, который многие знали, голос, ничуть не поднятый, но, однако, как бы тысячепудною глыбой раздавливающий всякую мыслишку не повиноваться, заставил купца подскочить к самой гриве и стать пред очами князя.

Обрубистые пальцы Чернобая засуетились, оправляя тканый поясок и чесучовую длинную рубаху.

– Что же ты, голубок, мосты городские столь бесчинно содержишь? – спросил Александр Ярославич, чуть додав в голос холодку.

– Я… я… – начал было, заикаясь, Акиндин и вдруг ощутил с трудом переносимый позыв на низ.

Александр указал ему глазами на изъяны моста:

– Проломы в мосту… Тебя что, губить народ здесь поставили?! А?

Голос князя все нарастал.

Чернобай, все еще не в силах совладать со своим языком, бормотал все одно и то же:

– Сваи, князь… сваи не везут… сваи…

– Сваи?! – вдруг налег на него всем голосом Александр. – Паршивец! Дармоед! Да ежели завтра же все не будет, как должно… я тебя самого, утроба, по самые уши в землю вобью… как сваю…

Невский слегка покачнул над передней лукою седла крепко стиснутым кулаком, и Чернобаю, снова до самой кишки похолодевшему от страха, подумалось, что, пожалуй, этого князя кулак и впрямь способен вогнать его в землю, как сваю.

Лицо у купца еще больше побагровело. Губы стали синими. Он храпнул. Оторвал пуговицы воротника, и в тот же миг густыми темными каплями кровь закапала у него из ноздрей на грудь рубахи…

Не глядя больше в его сторону, Ярославич позвал к себе мальчика. Гринька уже успел унять кровь из расшибленного носа, заткнув обе ноздри кусками тут же сорванного лопуха. Он выскочил из-под берега. Вид его был жалок и забавен.

Невский улыбнулся.

– Ты чей? – спросил мальчика Александр.

– Настасьин, – глухо, ибо мешали лопухи, отвечал мальчуган.

Невский изумился:

– Да как же так, Настасьин? Этакого и не бывает!.. Отца у тебя как звали?

– Отца не было.

– Ну, знаешь!.. – И Невский поостерегся расспрашивать далее об этом обстоятельстве. – А звать тебя Григорий?

– Гринька.

– А сколько тебе лет?

Мальчуган не понял.

Тогда Невский переспросил иначе:

– По которой весне?

– По десятой.

– А я думал, тебе лет семь, от силы – восемь. Что ж ты так лениво рос? Да и худой какой!..

Гринька молчал.

– Ну, вот что, Григорий, – проговорил князь, – а воевать ты любишь?