Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама - Барбара Такман Страница 55

Новый секретарь направил ассамблее Массачусетса безапелляционное послание, в котором приказал ей не распространять свое воззвание, а в случае отказа пригрозил распустить ассамблею; он также проинформировал других губернаторов, что если любая другая ассамблея последует бунтарскому примеру Массачусетса, она тоже будет распущена. Угрожающий тон его письма и утверждение, что американцы будут вынуждены согласиться на налоги, так как в противном случае их ассамблеи закроются, вызвали небывалый взрыв. Когда Массачусетс громогласно отказался подчиниться, Пенсильвания и колонии, поначалу не откликавшиеся на ее призыв, теперь подхватили решение Массачусетса и ответили отказом на вызов Хиллсборо. Личный интерес в сохранении империи вышел лорду не впрок.

В это же время таможенная служба занервничала и в феврале 1768 года обратилась к правительству с просьбой, чтобы на ее защиту прислали военный корабль и войска. Появление королевского линкора «Ромни» в гавани Бостона воодушевило таможенников, и они наложили арест на шлюп «Либерти», принадлежавший бостонскому торговцу Джону Хэнкоку, однако вызвали тем самым такой бунт, что в страхе за свою жизнь таможенники сбежали на борт «Ромни». Опасаясь беспорядков, генерал Гейдж приказал прислать из Галифакса два полка; еще два прибыли из Британии в ноябре. «У нас появилась регулярная армия! Боже! — написал один житель Бостона, увидев, как по улицам его города шагают солдаты в красных мундирах. — Что может быть хуже для народа, попробовавшего радость свободы?! Теперь самый слабый из нас потребует независимости».

Без какого-либо плана или согласованного решения в качестве силы принуждения в конфликт оказались вовлечены войска. Неразумность этого шага обеспокоила многих англичан, в том числе и герцога Ньюкасла, которому уже исполнилось 75 лет. В свои более молодые годы он четверть века занимался делами колоний, будучи государственным секретарем, и полагал, что в отношениях с ними следует избегать «силовых мер». «Все более популярным становится стремление преодолеть противодействие колоний силой оружия и принудить их подчиниться, — писал он Рокингему. — Бесспорно, я должен выразить свой протест против этого и надеюсь, наши друзья как следует поразмыслят, прежде чем согласятся на столь разрушительный шаг».

Однако в кабинете, постепенно подпадавшем под влияние сторонников Бедфорда и друзей короля, чаша весов склонялась в пользу совершенно иных мер. Конвей, который в одиночку пытался сдерживать Тауншенда и выступал за отмену акта о роспуске ассамблеи Нью-Йорка, подал в отставку с поста государственного секретаря, хотя и сохранил за собой незначительную должность в правительстве. На его место был назначен не обладающий никаким политическим весом, не считая «связей» с Бедфордом, виконт Уэймут. Любитель портвейна, он готов был играть в карты ночь напролет, причем постоянно проигрывал, так что бейлифы у него в доме были обычной картиной. Став государственным секретарем, он не отказался от прежних привычек, спать ложился в шесть утра, а вставал после полудня, «совершенно пренебрегая делами своего ведомства, которыми, по мере сил и возможностей, приходилось заниматься его заместителю, мистеру Вуду». Опустевший после смерти Тауншенда пост канцлера казначейства достался лорду Норту — человеку уравновешенному и спокойному, обладающему, помимо изрядной доли здравого смысла определенными убеждениями, хотя он и принадлежал к стороне, не готовой идти на компромисс. На двух других должностях оказались пэры из фракции Бедфорда: граф Гауэр — после смерти лорда Нортингтона — и граф Рочфорд. Последний в недавнем прошлом был послом в Испании, причем перед отъездом из Мадрида ему пришлось заложить свои драгоценности и серебряную посуду, чтобы расплатиться с долгами в 6000 фунтов стерлингов. Теперь он стал государственным секретарем — после того как Шелберн, единственный министр, выступивший против силовых мер принуждения Хиллсборо и пробывший на своей должности восемь месяцев, ушел — вернее, был отправлен — в отставку. На тот момент Чатем находился на пути к выздоровлению, но, узнав об уходе Шелберна, он отправил в правительство Малую государственную печать, тем самым официально объявляя о своей отставке.

То, что некогда было правительством Чатема, стало теперь принадлежать группе «Блумсбери», названной так по резиденции герцога Бедфорда на Блумсбери-сквер. Он обладал громадным богатством, занимал при предыдущем монархе множество постов, а помимо власти, положения и титулов в Бедфордшире герцог пользовался влиянием и в высших кругах. Говорят, он был единственным человеком, который открыто выступал против Питта в те его великие дни. Он был лордом-председателем Тайного совета и реальной главой правительства Гренвиля, о котором все говорили как о кабинете Бедфорда, но сейчас, страдая от подагры, он осуществлял свое влияние через приверженцев, а сам проводил большую часть времени в своей загородной резиденции — Уоберн-Эбби. Вместе с шурином графом Гауэром и с пасынком, четвертым герцогом Мальборо, он контролировал тринадцать мест в палате общин. Умный и добрый Бедфорд был вспыльчив и упрям. В его окружении были мастера интриг, умевшие проводить предвыборные кампании, и самые твердолобые поборники насильственного принуждения колоний к подчинению Британии. Они не уставали говорить королю, что для подавления американского бунта достаточно шести фрегатов и одной бригады.

В отношении колоний у короля Георга III была только одна идея: «долгом его американских подданных является подчинение законодательству Великобритании», и король «ожидает и требует радостного подчинения». На правительство его влияние было губительнее, потому что он был убежден в своем долге — очистить правительство по образцу кумира своих школьных лет, Альфреда Великого. Через приспешников Бедфорда Георг III вмешивался в дела правительства больше, чем прежде, по своему желанию назначал и отставлял министров, контролировал патронаж, не принимал во внимание курс кабинета в целом, но имел дело с отдельными министрами и их ведомствами, даже предписывал, кому из них следует принять участие в дебатах в палате общин. При назначениях на посты его выбор чаще всего склонялся в пользу знатных придворных, тех, кто был ему приятен, или тех, кто талантами или образованностью не превосходили его самого.

Возмущение американцев по поводу каждого налога и каждого шага правительства доказывали сторонникам Бедфорда, что колонисты намерены разрушить систему меркантилизма и добиться свободной торговли. В ответ на любой законодательный акт парламента они станут поднимать крик: «Тирания!». Если правительство пойдет у них на поводу, от верховенства Британии и следа не останется.

Что касается торговли, то их предчувствия были небезосновательны. Американцам и в самом деле хотелось сбросить торговое ярмо, что доказал успех политики «нет импорту». Спровоцировав колонистов на изготовление тканей и других товаров, Британия зародила у них потребность в коммерческой независимости, то есть в том, что та больше всего хотела предотвратить. Даже Питт твердо верил в то, что суть политики состоит в регулировании колониальной торговли. «Ни одного гвоздя для подковы», — провозгласил он однажды, имея в виду, что колониям непозволительно промышленное производство.

В августе и сентябре 1768 года торговцы Бостона и Нью-Йорка отказались принимать британский импорт до тех пор, пока не будут отменены акты Тауншенда. Через несколько месяцев к этому соглашению присоединились купцы Филадельфии, в следующем году за ними пошло большинство других колоний. Вооружившись прялками, женщины сформировали группы «Дочери свободы». Выпускники гарвардского колледжа в 1768 году и первый выпускной класс и президент колледжа Род-Айленда (ныне Браун) в 1769 году явились на праздник в домотканой одежде.