Суд да дело. Судебные процессы прошлого - Алексей Кузнецов Страница 55

«Он рвется наружу…»

С первых мгновений своей защитительной речи Плевако применяет свое знаменитое красноречие: «Документы прочитаны, свидетели выслушаны, обвинитель сказал свое слово — мягкое, гуманное, а потому и более опасное для дела; но жгучий и решающий задачу вопрос не затронут, не поставлен смело и отчетливо. А между тем он просится, он рвется наружу: заткните уши, зажмурьте глаза, зажмите мои уста — все равно он пробьется насквозь; он в фактах нами изученного дела; его вещают те заведенные порядки в управлении владельца деревни Люторичи, те порядки, которые я назову «картиной послереформенного хозяйства в одной из барских усадеб», где противоестественный союз именитого русского боярина с остзейским мажордомом из года в год, капля по капле, обессиливал свободу русского мужика и, обессилив, овладел ею в свою пользу».

Федор Плевако

Главный тезис всего выступления Федора Никифоровича заключается в том, что крестьян села Люторичи фактически спровоцировали на выступление против власти. По его словам, «крестьяне не могут жить наделом: работа на стороне и на полях помещика для них неизбежна, к ней они тяготеют, не как вольно договаривающиеся, а как невольно принуждаемые, — а в этом идея и смысл системы, практикуемой управляющим графских имений». И хотя юридически распределение земли произведено в соответствии с буквой закона, его дух, его нравственная составляющая, безусловно, нарушены. Фактически сложившееся положение привело к тому, что вместо свободных гражданских сделок между крестьянами и их бывшим владельцем налицо имелись откровенно кабальные отношения. В подтверждение этого тезиса защитник подробно проанализировал свыше 350 дел о долгах и неустойках, причитавшихся графу Бобринскому и его управляющему, за 12 лет. Из документов следовало, что за это время общая сумма крестьянских выплат по суду составила более 78 с половиной тысяч рублей. При этом условия договоров иначе как грабительскими назвать трудно: прогрессивно возрастающие неустойки; 100 % неустойки за неуплату малой части долга; изба, корова и лошадь в качестве залога.

Сильнейшим аргументом защиты явилось опротестование тезиса о том, что сам по себе факт крестьянской «сходки», принявшей решение противиться описи имущества, может быть квалифицирован как подстрекательство к бунту. «Частное лицо, получившее повестку о неправильном взыскании, имеет право думать само собой о незаконности иска и соображать, нельзя ли опротестовать опись. Деревенская община — юридическое лицо. Она думает на сходке, и, по условиям юридического лица, она иначе не может думать, как вслух и речами. Сильные голоса того и другого на сходке — это рельефные мысли думающей юридической личности; здесь пользование своим правом, здесь нет преступления».

Далее Ф. Н. Плевако перешел к подробнейшему разбору событий 3 мая. Он убедительно показал, что в противостоянии общины и властей первая всячески стремилась к мирному урегулированию вопроса, в то время как судебный пристав и его помощники своими действиями провоцировали эскалацию конфликта. Особо останавливается защитник на посягательстве крестьян на жизнь волостного старшины. Он анализирует двойственность положения этого человека и, соответственно, отношения к нему крестьян, а также его роль в предшествующих событиях: «Прошу вас припомнить, что старшина — сельчанин той же деревни. Он одновременно и некоторая власть, а вместе и свой человек, родня, сосед обвиняемых. Как старшина он мог принять за всех повестку, быть представителем юридического лица — деревни. В его показаниях есть места, из которых видно, что он, и никто кроме него, повинен в том, что повестка о вызове в суд была принята, а крестьяне не знали ни о суде, ни о решении. Он один настаивал на том, что крестьяне должны, но вместе с тем в его доме… не в меру другим, опись не производилась. Немудрено, что крестьяне смотрели на него, как на ренегата, продавшего и разорившего их, и боялись, что своими, в качестве представителя деревни, действиями он свяжет их и здесь, опять приняв повестку, сделает для них обязательными и непоправимыми все действия пристава. Крестьяне мешали ему быть их представителем, когда они сами хотят вступить в спор со взыскателем».

«Люди они, человеки!»

Говоря о подстрекательстве к сопротивлению власти, Ф. Н. Плевако достигает подлинных высот гражданственности и красноречия: «…Но подстрекатели были. Я нашел их и с головой выдаю вашему правосудию: они — подстрекатели, они — зачинщики, они — причина всех причин. Бедность безысходная, бедность — создание Фишера, одобряемое его владыкой, бесправие, беззастенчивая эксплуатация, всех и все доведшая до разорения, — вот они, подстрекатели!

Одновременно, потому что одинаково невыносимо всем становилось, вспыхнуло негодование люторовцев против бесцеремонного попирания божеских и человеческих законов, и начали думать они, как им отстоять себя. И за эту драму сидят теперь они перед вами. Вы скажете, что это невероятно. Войдите в зверинец, когда настанет час бросать пищу оголодавшим зверям; войдите в детскую, где проснувшиеся дети не видят няни. Там — одновременное рычание, здесь — одновременный плач. Поищите между ними подстрекателя. И он найдется не в отдельном звере, не в старшем или младшем ребенке, а найдете его в голоде или страхе, охватившем всех одновременно. Я дал вам массу материала, я вручил вам бездну условий и решений, достаточных свести с ума и спутать в расчетах разоренную деревню.»

Знаменитый адвокат закончил свое выступление необычной просьбой к суду: «Но если слово защиты вас не трогает, если я, сытый, давно сытый человек, не умею понять и выразить муки голодного и отчаянного бесправия, пусть они сами говорят за себя и представительствуют перед вами. О, судьи, их тупые глаза умеют плакать и горько плакать; их загорелые груди вмещают в себе страдальческие сердца; их несвязные речи хотят, но не умеют ясно выражать своих просьб о правде, о милости. Люди они, человеки!.. Судите же по-человечески!..»