Самодержавие и конституция - Кирилл Соловьев Страница 54

Прошло полгода. За это время ситуация существенно изменилась. Земские и городские союзы обретали большее влияние и заслоняли собой Прогрессивный блок. Теперь, в апреле 1916 года, на совещании левых партий (эсеров, социал-демократов, кадетов, беспартийных левых), которое проходило на квартире С. Н. Прокоповича, был предложен другой состав будущего правительства. В нем не нашлось места чиновникам. Октябристов представлял бы только Гучков. Премьером должен был стать князь Г. Е. Львов. Большинство мест в правительстве отводилось кадетам. Остальные фракции, входившие в Прогрессивный блок, фактически не были бы представлены.

Подобные планы не способствовали единству только что сложившегося большинства. Блок был на грани развала с момента создания. В марте 1916 года октябрист С. Т. Варун-Секрет говорил о расколе в объединении, объяснявшемся отношением кадетов к еврейскому вопросу, с которыми не соглашались октябристы: «Мы увидали, что идем на поводу у кадет. Решаем от них отколоться и будем настаивать на окончании бюджетного рассмотрения к 1-му апреля с тем, чтобы скорейшим образом прервать занятия Думы».

Отсутствие серьезной повестки для обсуждения лишь обостряло имевшиеся противоречия. Депутаты понимали, что круг вопросов, предложенных на рассмотрение, был недостаточным. Кадет П. А. Велихов писал брату 11 мая 1916 года: «Готового законодательного материала нет, кроме закона об уравнении крестьян, который собственно только подтверждает закон 5 октября 1906 г., проведенный по 87 ст. „Приход“ проваливают. Волостного земства не хочет Государственный совет. Городовое положение придется еще проталкивать в комиссии и вряд ли успеем кончить».

Тем не менее депутатам предстояло обсуждать бюджет, и это беспокоило министров, побуждая, например, Штюрмера поддерживать рабочие контакты с народными избранниками. Однако у него для этого не хватало такта. 13 мая 1916 года им был организован раут, на который пригласили депутатов Думы и членов Государственного совета. Приглашенных смутила удивительная роскошь приема, диссонировавшая с трудностями, переживаемыми страной. Пуришкевич возмущался: «Что это? Реклама российского продовольственного благополучия? Зачем же тогда копья ломать из страха грядущего голода!» Недоумевал и председатель Государственного совета А. Н. Куломзин. «Должен вам сознаться, – говорил он министру земледелия А. Н. Наумову, – что все это пиршество мне поперек горла встает – не ко времени оно и не по карману… Не могу понять, для чего вся эта шумиха».

Такие приемы могли дать лишь обратный результат. Дума же продолжала требовать кадровых изменений в правительстве. В частности, это делал Родзянко во время своих встреч с императором. 25 июня 1916 года Николай II писал супруге, что Родзянко вновь болтал всякую «чепуху»: он предложил заменить Штюрмера – Григоровичем, Трепова – Б. Д. Воскресенским, Шаховского – А. Д. Протопоповым. Правда, в сентябре 1916 года Протопопов действительно стал министром, но не торговли и промышленности, а внутренних дел.

Вопреки позднейшим свидетельствам, в те дни общественность встретила его назначение с энтузиазмом. Это решение приветствовали все ведущие столичные издания – от кадетской «Речи» до националистического «Нового времени». Биржа ответила на назначение Протопопова повышением курса акций: министром внутренних дел был назначен не просто депутат, а левый октябрист, член Прогрессивного блока, товарищ председателя Думы. В этом легко было усмотреть обнадеживавшую готовность к диалогу с обществом. В октябре 1916 года в Москве на квартире депутата Думы, видного промышленника А. И. Коновалова проходило конспиративное совещание. Его участники оценили назначение Протопопова как «колоссальную победу общественности, о которой несколько месяцев тому назад трудно было мечтать». По мнению Коновалова, «капитулируя перед обществом, власть сделала колоссальный, неожиданный скачок… Для власти эта капитуляция почти равносильна акту 17 октября. После министра-октябриста не так уж страшен будет министр-кадет. Быть может, через несколько месяцев мы будем иметь министерство Милюкова и Шингарева. Все зависит от нас, все в наших руках». Был оптимистично настроен и пессимист Гучков: «У Протопопова хорошее общественное и политическое прошлое. Оно – целая программа, которая обязывает». Исключение составлял Родзянко, который видел в Протопопове ренегата. Бывший товарищ председателя Думы своим поведением всячески подчеркивал, что это не так. Он регулярно приходил в Таврический дворец, консультировался с депутатами и с тем же Родзянко. Депутаты тоже порой навещали Протопопова, правда, без огласки, почти конспиративно.

Министр не отказывался от старых знакомств, и они приносили пользу. О готовившейся речи В. М. Пуришкевича, с инвективами в свой адрес, Протопопов узнал от П. Н. Крупенского, товарища по кавалерийской школе. После Февральской революции бывший министр внутренних дел на допросах Чрезвычайной следственной комиссии рассказывал о своем «конфиденте»: «Он бегал ко мне, и я к нему ездил. Он быстрый человек, всегда больше всех знает». Возникали и новые связи. Протопопов, как и его предшественники, поддерживал крайне правых, в том числе материально. Так, по словам самого Протопопова, Н. Е. Маркову было выдано около 40 тысяч рублей за несколько месяцев его пребывания в должности.

По крайней мере внешняя готовность к сотрудничеству отличала всех премьер-министров военного времени. В скором времени после назначения Горемыкин искал встречи с Родзянко, а не наоборот. Так же себя вел Штюрмер. Трепов, став премьером, поторопился встретиться с Родзянко, с которым провел откровенную беседу. Видимо, он хотел понравиться депутатам и в этой связи заявил о своем отрицательном отношении к Протопопову и готовности требовать его отставки.

Протопопов быстро испортил свою репутацию в глазах недавних коллег по Думе. Новый министр редко бывал на заседаниях правительства, зато часто посещал государыню. Его небезосновательно подозревали в связях с Распутиным. Кроме того, он совершил ряд бестактностей. При нем товарищем министра внутренних дел был назначен П. Г. Курлов, которого общественность считала виновным в гибели Столыпина. Сам Протопопов однажды явился в Думу в жандармском мундире, что давно не делали его предшественники. Все это не прибавляло ему очков в Таврическом дворце, зато укрепляло позиции в Царском Селе. Протопопов, чутко реагируя на сложившуюся конъюнктуру, выступал за скорейший роспуск Думы, не сомневаясь, что следующий ее состав будет непременно хуже и тогда придется распустить и ее: «Япония одиннадцать раз распускала парламент, и мы распустим». Радикализм Протопопова объяснялся просто. Вопрос стоял ребром: либо он, либо Дума. Каждое ее заседание оборачивалось для него настоящим скандалом.

Однако было бы неверным обвинять большинство министров в злокозненности. Они чаще всего были готовы к диалогу с Думой. Правда, говорить чиновникам с депутатами было практически не о чем. У них слишком разнилась повестка. Техническое учреждение, которым все больше становился Совет министров, не могло найти общего языка с Думой, которая, наконец, обрела определенную политическую физиономию. В итоге стороны шли друг к другу с распростертыми объятиями и при этом роковым образом стукались лбами.

Последние дни Думы