Предвестники викингов. Северная Европа в I-VIII веках - Александр Хлевов Страница 54

Генезис высшей иерархии скандинавских богов

Дружины не возникали — менялась их роль. Они все более обособлялись от массы населения — в случае с дружинами земельных конунгов; все большее значение и силу приобретали воинские коллективы откровенно маргинального типа, которые в значительнейшей мере и осуществляли агрессию викингов, особенно на начальных ее этапах, дружины «морских конунгов». Именно в этой узкопрофессиональной и, в подавляющем большинстве случаев, подчеркнем еще раз, маргинальной среде и формировался тот образ покровителя, который наиболее полно удовлетворял ее духовные запросы и особенно популярен был среди собственно вождей, — ведь это не отменяло симпатий к Тору, амулеты которого продолжали носить все слои общества.

Стандартная триада — Тор, Один, Фрейр — продолжала дифференцироваться отчасти в сторону дальнейшего уменьшения числа выполняемых функций и дальнейшего очерчивания их границ для каждого из членов, главным же образом в сторону дальнейшего социального распределения их «сфер ответственности». Тор продолжал оставаться всеобщим и наиболее популярным богом, он был достаточно многогранен (вопреки сложившейся традиции трактовки его образа), чтобы отвечать запросам практически любого слоя скандинавского общества, — каждый находил в его личности те качества, которые были ему необходимы в повседневной жизни. Фрейр окончательно переместился в область аграрного производства и семейных культов — здесь он выполнял свои функции блестяще и на «негромком», «домашнем» уровне, несомненно, был чрезвычайно популярен. В то же время его качества оставались невостребованными со стороны воинов-профессионалов, среди которых, разумеется, почитание Фрейра нельзя расценить иначе, как нонсенс. Что же касается Одина, то в его личности практически невозможно обнаружить черты, которые были бы необходимы бонду-крестьянину или, по крайней мере, входили бы в круг положительных качеств с его, крестьянской, точки зрения. Хитрость, коварство, изощренная мудрость, знание тайны рун и владение искусством изящной словесности и стихосложения, наконец, воинское мастерство — все это никоим образом не входило в круг повседневных забот нормального человека. Разумеется, толковое руническое заклинание могло помочь в плане погоды или повышения плодовитости скота, а владеть оружием было необходимо каждому свободнорожденному. Однако в целом приходится признать, что в образе Одина практически нет черт, которые были бы востребованы (неопосредованно) подавляющим большинством населения. Таким образом, претендовать на всеобщее главенство над пантеоном Один мог действительно лишь в кругу «своих», то есть в среде формирующегося военного сословия.

В результате на смену схеме «замещения» мы однозначно ставим схему «дифференциации функций» как адекватное отражение предпоследнего акта драмы северного язычества. Последним ее актом стали попытки создания из Одина «Всеотца» и приписывания ему творения не только человеческого и божеского рода, но и всего сущего. Спор о том, что здесь было первично — сокрушительное влияние соседствующего христианства или внутренняя эволюция традиционной религии асов, — решения не имеет, как спор о первичности курицы и яйца. История германского (как, впрочем, и славянского) язычества в финальной его фазе — стремительный взлет по гиперболе с неистовым ускорением во времени, который, к великому сожалению об исторической неизбежности, прерван на самом интересном для нас месте. Он, этот взлет, столь краток, что всякие попытки хронологической дифференциации упираются в сложность интерпретации размытого кадра фотопленки, где несколько снимков наложились один на другой. Это не представляет собой невыполнимой задачи, но однозначно — тема другого исследования.

Мы не можем списать со счета и такой чрезвычайно важный фактор, как локальные традиции. Мифология не была ни государственной, ни племенной. Унификации не было, как не существует ее в язычестве в принципе. Поэтому влияние локальных различий могло быть весьма существенным и достаточно отчетливо дифференцировать миф и культ даже соседних областей. Однако мы лишены практически всякой возможности рассматривать эпоху с таким разрешением, поэтому все выводы в данном направлении будут неизбежно недопустимо гипотетичны.

Оценивая германо-скандинавскую мифологию I–VIII столетий в целом, необходимо отметить, что существующие косвенные свидетельства, при всей их отрывочности, позволяют охарактеризовать ее как локальный североевропейский вариант развитой индоевропейской мифосистемы. В ней присутствует набор достаточно типичных характеристик — как универсальных (трикстер, устойчивые следы шаманизма), так и свойственных в особенности индоевропейским мифологиям (чрезвычайно высокая роль бога-громовника, нумерологическая символика чисел 9 и 12, большая значимость воинских божеств). При этом на развитие северной мифологии оказали существенное влияние особенности природного окружения северных германцев и их исторического пути. Особенности эти нашли выражение в следующих обстоятельствах:

1. В соответствии с уникальным местом Скандинавии как в пространстве, так и «во времени», язычество прошло здесь почти полный цикл развития, причем в относительно рафинированных условиях. Поэтому скандинавская мифология представляет собой наиболее законченный вариант мифологии индоевропейской, являясь своеобразным, эталоном. Столь же эталонные системы — скажем, греко-римская — развивались длительное время в условиях чрезвычайно изощренного государственно-структурированного общества и вместе с ним прошли все стадии старения и разложения, чего не испытала система скандинавская — просто не успела.

2. Достаточно аморфная архаическая германская мифология была, несомненно, еще более патриархальна и еще отчетливее ориентирована на частно-семейные, племенные и локальные культы, чем фрагментарно известная, наиболее к ней близкая и генетически ей родственная кельтская. Изначальной ее характеристикой (наиболее ранней из отслеживаемых по письменным источникам и подтверждаемой погребальной обрядностью) был примат божеств, связанных с воинской практикой, проистекавший из предопределенной военной ориентации древнегерманского общества.

3. Бурное структурирование германской мифосистемы шло в период Великого переселения народов. Расширение кругозора и представлений об окружающем мире у человека, знакомившегося с совершенно новым укладом жизни, с новыми культурами и племенами, с Империей, наконец, — все это приводило к стрессу, необходимо выливавшемуся в процесс переосмысления жизненных ценностей и трансформацию мировоззрения. Не будет преувеличением сказать, что все германские догосударственные сообщества (то есть фактически все скандинавские социумы) вплоть до начала походов викингов жили в атмосфере переосмысления событий Переселения. О них повествовал эпос, их реалии отразились в мифах. Деяния германцев в Европе в первые века новой эры служили неисчерпаемым источником для заполнения сенсорного вакуума северян, и начало эпохи викингов нисколько не умалило значимости этих сюжетов, лишь иногда осовременив их антураж.

4. Функциональный «каркас» индоевропейской прасистемы подвергся активному заполнению событийными рядами и биографическими подробностями «житий» асов, причем достаточно четко выделяются два регионально-хронологических этапа этого процесса. На первом из них, связанном с континентальными германцами, происходило генерирование основного круга эддических сюжетов, связанных с космогонией и антагонизмом асов и турсов. На втором, связанном преимущественно со Скандинавией не ранее V в., усилился военно-дружинный уклон развития мифологического целого, Один поглотил многие черты особенно популярных ранее асов: Тора, Тюра, Локи, отчасти Фрейра, а само повествование обогатилось ярким антуражем морских походов.