Жизнь актера - Жан Маре Страница 54

В следующий раз, выполняя задание, я проезжал по небольшому деревянному мостику. Возвращаясь, я снова хотел по нему проехать. Но проезд, оказывается, уже запрещен, он охраняется.

— Почему?

— Мост заминирован.

— Я только что по нему проезжал. Они решили, что я шучу.

Я всегда получал много писем от Жана, посылки из «Максима», от Коко Шанель и от многих друзей. Мне снова пришлось попросить, чтобы мне отдавали корреспонденцию отдельно.

Фактически только один раз я видел огонь. И при этом еще абсолютно незаслуженно получил военный крест. В связи с этим два года спустя произошла забавная история. Жак Варенн, с которым я был знаком по «Двуглавому орлу», спросил, не хочу ли я вступить в Ассоциацию актеров — ветеранов войны.

— Они оказывают тебе честь и не понимают причины твоего отказа.

Тогда я решил вступить в Ассоциацию. Я пришел туда и был подвергнут дружескому, но пристрастному допросу.

— Что вы совершили героического?

— Я? Ничего.

— Вы убивали немцев?

— Никогда.

— Вы брали пленных?

— Да, но они сами просили, чтобы их подобрали. Танки не могут брать пленных. Когда я заканчивал заправку танков и возвращался порожняком, немцы просили их подвезти. Я привозил их в часть, но меня за это ругали: не знали, куда их девать.

— Вы получили военный крест?

— Да.

— Так за что же вы его получили?

— За то, что ел варенье.

И это чистая правда. Я никогда не носил крест из уважения к настоящим героям, по праву заслужившим эту награду. Я всегда попадаю в неловкие положения. Произошло это в Марькольсхайме, в Эльзасе, на дороге, тянущейся вдоль заснеженных полей, в тот единственный день, когда, по собственному признанию, я видел огонь. Был чертовский мороз, а я боюсь холода. Мы были отрезаны, окружены, обстреливались немцами со всех сторон. Недалеко от того места, где мы находились, я заметил машину «скорой помощи» с пробитыми осколками снаряда шинами. Я считал естественным помочь санитаркам, проявлявшим огромное мужество и приносившим настоящую пользу. Снаряды стали падать дальше. Я закончил ремонт машины «скорой помощи», не подвергаясь никакой опасности. Но тут обстрел возобновился. Снаряды падали совсем близко. Одна из санитарок крикнула, чтобы я ложился. Мне очень не хотелось ложиться в снег; но если я останусь стоять, подумают, что я делаю это из бравады. Я лег. Но, едва оказавшись на снегу, я заметил, что она закрывает меня своим телом от снарядов. Я сказал: «О, простите...» — встал и перелег на другую сторону. Спустя какое-то время я возвратился в кабину своего грузовика, завел мотор, чтобы согреться, и принялся есть варенье.

Я никогда ничего не брал у немцев. Другие отбирали у них сапоги, часы. Они удивлялись, что я этого не делаю. Чтобы они не думали, что я их осуждаю, я сочинил отговорку: я якобы настолько не терплю немцев, что не смог бы носить то, к чему они прикасались. Таким образом, я не вызывал подозрения.

В домах, покинутых эльзасцами, мы обычно обнаруживали следы грабежа. Когда у меня было время, я наводил порядок и чистоту. Нужно сказать, что мне было приятнее спать в чистом месте.

Но перед вареньем я не мог устоять. В качестве оправдания я говорил себе, что оно все равно пропадет. К тому же оно слишком напоминало варенье моей бабушки, уроженки Эльзаса... Короче говоря, я складывал банки с вареньем к себе в грузовик.

Итак, в тот день я ел вишневое варенье, сплевывая косточки в снег. Мои товарищи, лежавшие за дорожной насыпью, кричали: «Иди сюда, идиот, тебя пристрелят!» Они ползком добрались до меня, увидели, что я ем варенье, а снег вокруг усеян вишневыми косточками. Вечером они рассказали об этом офицерам. А категорический приказ командования гласил, что мы должны оставаться в своих грузовиках, не глуша мотора. Меня представили к награде — военному кресту. Мой капитан вызвал меня, чтобы сообщить об этом. Я сказал, что не заслужил награды и подозреваю, что она мне дана просто, чтобы сделать приятное Жану Маре.

— Какая-то доля правды в этом есть,— ответил он,— но мы считаем, что вы ее заслужили.

— Вы действительно хотите сделать мне приятное, капитан?

— Да.

— Тогда я бы предпочел, чтобы вместо меня награду получил Мулук. Я бы очень гордился, если бы он вернулся со мной в Париж с военным крестом на шее.

Он не рассердился, а объяснил, что собака должна совершить особый подвиг, чтобы быть награжденной.

Так я получил военный крест...

Солдаты, служившие в дивизии с самого начала, естественно, получали отпуска. Я их не получал. Мои товарищи возвращались из отпусков разочарованные. Париж, казалось, забыл о них. Так, например, им приходилось, как и всем, стоять в очереди в кино, хотя у них было мало времени. Я пожаловался на это в письме Жану Кокто, он предпринял необходимые шаги, чтобы добиться льгот для солдат.

Я узнал, что в случае женитьбы дается четыре дня отпуска. Наполовину в шутку, наполовину всерьез я написал Миле П., моей подруге из фильма «Кровать со стойками», спрашивая, согласится ли она выйти за меня замуж, чтобы я получил отпуск. Я добавил, что, если потом она захочет развестись, я не стану возражать. К моему большому стыду, она прислала мне в ответ очень серьезное письмо, в котором призналась, что желает этого всем сердцем. Мне очень нравилась Мила. Она была красивая, веселая, очаровательная. Она знала мой образ жизни и мои вкусы. Я спросил совета у Жана и Поля. Первый ответил мне очаровательным письмом, в котором говорил, что мое счастье для него важнее всего. Второй иронизировал: «У Милы негустые волосы, а у тебя плохое зрение; представь, что у вас будет лысый ребенок в очках».

После Эльзасской и Лотарингской кампаний нас отправили на отдых в Шатору. Там царила скука. Мила приехала повидать меня. Она оставила памятный знак на моем грузовике, поцеловав его. На нем отпечатался след ее губной помады. Ниже она расписалась: «Мила». Когда в Париже мой дивизион участвовал в параде, я жил у Милы. Перед возвращением в Шатору я сказал ей: «Если это и есть брак, не будем больше об этом говорить». Я уже не мог выйти один даже за пачкой сигарет.

Я надеялся, что от курения мой голос станет более низким. Я ненавидел табак и с большим трудом к нему привык.