Семейство Борджа (сборник) - Александр Дюма Страница 54

– Боюсь, милорд, что я заставила вас ждать, – промолвила королева, ответив лишь легким наклоном головы на приветствия посланцев регента, – но женщины предпочитают принимать даже врагов лишь после того, как проведут несколько минут за туалетом. Мужчины, правда, менее привержены к подобному церемониалу, – заметила она, скользнув красноречивым взглядом по ржавой кирасе и грязному, дырявому камзолу лорда Линдсея. – Здравствуйте, Мелвил, – продолжила она, не обращая внимания на извинения, которые бормотал Линдсей, – рада вас видеть в моей тюрьме, как рада была вам у себя во дворце, потому что верю, что и там, и здесь вы остаетесь верны мне.

Затем она снова повернулась к Линдсею, который бросал нетерпеливые взгляды на дверь, ожидая, когда же появится Рутвен.

– Я вижу, вы, милорд, пришли сюда с верным товарищем, – заметила Мария, указав на меч за спиной у Линд-сея, – хотя он несколько тяжеловат. Уж не ожидали ли вы, что встретите здесь врагов, против которых сможете употребить его? А ежели нет, являться в таком виде перед женщиной – довольно странная манера. Впрочем, это не имеет значения, я ведь, как вам известно, слишком Стюарт, чтобы меня можно было напугать видом меча, даже обнаженного.

– Он здесь весьма к месту, миледи, – объявил Линдсей и, сняв меч из-за спины, поставил его перед собой и оперся локтем на перекрестье эфеса, – ибо он давно свел знакомство с вашей фамилией.

– Ваши предки, милорд, были достаточно отважны и верны нам, чтобы я посмела усомниться в ваших словах. Да, такой превосходный меч, надо думать, неплохо служил им.

– Да, миледи, неплохо, но только такую службу короли не прощают. Тот, кто велел его выковать, звался Арчибалд Первоначинатель, и он был вооружен этим мечом в тот день, когда, оправдывая свое прозвище, явился в шатер вашего предка Иакова Третьего, дабы арестовать его презренных фаворитов Кокрана, Хаммела, Ленарда и Торпикена, которых он приказал своим воинам повесить на Лодерском мосту на недоуздках. Этим же мечом он зарубил в честном поединке Спенса из Килспинди, который оскорбил его в присутствии короля Иакова Четвертого, понадеявшись на защиту своего государя, однако единственной защитой, на какую мог надеяться обидчик, оказался его щит, но этим мечом он был разрублен пополам. После смерти своего хозяина, случившейся спустя два года после поражения при Флоддене, во время которого полегли два его сына и две сотни воинов из клана Дугласов, меч перешел в руки графа Ангуса, и тот извлек его из ножен, когда изгонял из Эдинбурга Гамильтонов, причем столь стремительно и превосходно, что дело это получило название «подметание улиц». И наконец, ваш батюшка Иаков Пятый видел его блеск во время битвы на мосту через Твид, когда подстрекаемый вашим батюшкой Баклю захотел вырвать его из-под опеки Дугласов; так на поле сражения полегли восемьдесят воинов из клана Скоттов.

– Но почему же, – удивилась королева, – этот меч после таких подвигов не остался как память о победах в роду Дугласов? Надо полагать, у графа Ангуса была важная причина, ежели он решился передать вам этот новейший Калибурн. [69]

– Да, миледи, это была важная причина, – подтвердил Линдсей, не обращая внимания на умоляющие знаки, которые ему делал Мелвил, – и у нее хотя бы то преимущество над прочими, что представилась она совсем недавно, и вы еще не успели о ней забыть. А было это, миледи, десять дней назад на поле битвы в Карберри-Хилл, когда бесчестный Босуэл имел дерзость вызвать на поединок каждого, кто осмелится утверждать, будто он виновен в смерти короля, вашего супруга. И я тогда заявил – третьим по счету, – что он убийца. А поскольку он отказался биться с двумя другими под предлогом, что они всего лишь бароны, я, граф и лорд, готов был выйти с ним на поединок. И вот для того боя не на жизнь, а на смерть благородный граф Мортон отдал мне этот добрый меч. Так что, окажись Босуэл чуть самонадеянней или не так труслив, псы и стервятники уже давно насытились бы мясом, потому что этим добрым клинком я разрубил бы его на куски.

Мэри Сейтон и Роберт Мелвил испуганно переглянулись: события эти происходили совсем недавно, и память о них, если можно так выразиться, еще кровоточила в сердце королевы, однако Мария Стюарт с потрясающей невозмутимостью и презрительной улыбкой на устах бросила:

– Милорд, легко повергать противника, когда он не вышел на бой, и все же поверьте, если бы я унаследовала меч Стюартов, как унаследовала их скипетр, этот ваш клинок, какой бы длины он ни был, показался бы вам слишком коротким. Но оставим это, милорд. Поскольку вы здесь для того, чтобы рассказать нам про то, что вы собираетесь совершить, а не про то, что вы совершили, я позволю себе вернуть вас к делам более насущным, так как полагаю, что вы взяли на себя труд приехать сюда отнюдь не затем, чтобы приписать новую главу к испанским похвальбам господина де Брантома. [70]

– Вы совершенно правы, миледи, – отвечал побагровевший от гнева Линдсей, – и вы уже узнали бы цель нашей миссии, если бы лорд Рутвен не заставлял себя ждать. Впрочем, – добавил он, успокоившись, – ждать вам придется недолго: он уже идет.

Действительно, на лестнице послышались шаги, и при их звуках королева, с поразительным спокойствием воспринимавшая оскорбления Линдсея, залилась такой бледностью, что Мелвил, который не спускал с нее глаз, протянул руку к креслу, очевидно, намереваясь пододвинуть его и предложить ей сесть, однако она знаком дала понять, что не нуждается в помощи, и с деланым спокойствием обратила взгляд на дверь. Лорд Рутвен вошел в комнату. Впервые после убийства Риццио королева увидела сына его убийцы.

Лорд Рутвен был одновременно и воином, и государственным мужем, и в тот день его наряд указывал на обе стороны его деятельности; он был одет в полукафтан из буйволовой кожи, украшенный шитьем и достаточно изящный, чтобы в нем можно было показаться и при дворе, но в случае необходимости на него можно было надеть кирасу и идти в сражение; как и отец, он был страшно бледен; как и отцу, ему суждено было умереть молодым, а лицо его в еще большей степени, чем лицо отца, было отмечено зловещей печалью, по которой вещуны распознают тех, кого ждет насильственная смерть.

В лорде Рутвене сочеталось изысканное достоинство придворного с непреклонным характером государственного деятеля; полный решимости добиться от Марии Стюарт – и если нужно будет, даже силой – согласия на все требования регента, он, войдя, приветствовал королеву холодным, но почтительным поклоном, на который она ответила реверансом. После этого управитель придвинул кресло к массивному столу, на котором уже было приготовлено все необходимое для письма, и по знаку обоих лордов удалился, оставив королеву и ее подругу наедине с тремя посланцами. Королева, понимая, что стол и кресло приготовлены для нее, села и первой прервала молчание, казавшееся стократ более тягостным, чем любые слова.